Аарон, прихрамывая то ли от боли, то ли от страха, неохотнопоследовал за ней. Анабель, убежденная, что чем ближе к мисс Кенинсби, тембезопаснее, двинулась следом, стараясь только не обогнать хозяина. Почему-то ейказалось, что мисс Кенинсби не одобрит подобного нарушения субординации.Поэтому, прикусив губу и нервно одергивая рукава на запястьях, горничнаяпридержала себя и лишь завороженно следила, как высокая уверенная женщинавыходит из гостиной и оказывается среди…

… среди сил и фигур танца. Выйдя наконец в коридор, Анабельочутилась среди множества незнакомых людей и предметов. Она даже не сразуохватила взглядом их вереницу, и только потом, переведя дух, заметила, какпреобразился весь дом. Стены, лестница, двери, потолки ожили. Их составляли,насколько она могла различить сквозь снег и туман, какие-то бесчисленные формы.Они беспрестанно двигались, скользили и перетекали друг в друга. Из цветовпреобладал черный, но то и дело возникали пятна серого, серебряного,огненно-красного. Темные столбы земли вздымались на месте стен, их пронзалигорящие мечи, из огромных древних чаш лилась вода, серые жезлы разбивали чаши.

Анабель вскрикнула, и мисс Кенинсби обернулась. Это движениепризвано было успокоить бедную служанку, но привело к неожиданным последствиям.Мисс Кенинсби, воплощавшая для Анабель надежность и спокойствие, вдруграздвоилась у нее на глазах. Служанка увидела странную пару: женщину и мужчинув просторном белом плаще и с короной на голове. Словно в танце, эти двоедвинулись вперед — и король, а может, император, обернулся через плечо. Анабельпочувствовала слабость в ногах, но под грозным взглядом сверкающих глазвстряхнулась и собралась с духом. У нее здесь дела, напомнила она себе; еслибуря прекратится, коридор придется убирать. И она должна быть здесь, надо жекому-то наводить порядок. Вспомнив о долге, она как-то сразу забылаповелительный взгляд, и владыка трудов земных исчез для нее, потому что и самаАнабель заняла свое место в той иерархии сил, к которой принадлежал Император.

Анабель сосредоточилась на простой и привычной мысли: «Еслибуря кончится, понадобится убраться в доме — навести порядок. Слишком многоэтих лишних сияющих фигур, они все время застят мисс Кенинсби, не должно бытьтакого в доме, да еще в самом начале Нового года… Нельзя такого допускать. Вотподождите, кончится буря…».

Нэнси смотрела вниз с верхней площадки лестницы. Посредикоридора она видела тетю Сибил, вокруг нее танцевали символы воды и ветра.Нэнси открыла рот. Зрелище заставило ее забыть о Джоанне. В этот момент Сибилповелительно подняла правую руку.

Нэнси помнила этот жест: однажды, не очень давно, отецпришел с работы усталый и сильно простуженный, а они с Ральфом как раз скакалипод музыку — так вот, тетя проходила мимо и мгновенно остановила веселье тем жесамым жестом. Она не сказала ни слова; повелительно поднятая рука сама собойпризвала их к послушанию. Тогда безудержная пляска оборвалась на середине, онипринялись болтать, но разговаривали при этом почему-то шепотом. Нэнсиулыбнулась воспоминанию и тут же улыбнулась снова, видя, как послушно стихаетснежный вихрь. Сибил не опускала руку. Нэнси машинально проследила за еевзглядом и обнаружила Джоанну и Генри. Теперь они сошлись лицом к лицу.

Однако Генри смотрел мимо Джоанны, не замечая грозныхогненных сполохов, мечущихся в старческих руках. Он смотрел на Нэнси, смотрелтак, как не смотрел никогда прежде, потому что впервые видел девушку, вошедшуюв танец Таро и вернувшуюся обратно. Она тоже смотрела на него и смеялась,протягивая обе руки ему навстречу. Еще мгновение влюбленные ласкали друг другаглазами, а потом не выдержали и одновременно сорвались с места. Пробежавнесколько шагов, Нэнси и Генри встретились как раз по левую руку от Джоанны.

— Ты в порядке? — только и спросил Генри, крепко обнимаяее.

— А ты, милый? — Нэнси с тревогой заглядывала емув глаза.

— Я? — переспросил он. — О, да, и ятоже. — Генри словно только теперь осознал новую опасность. — Бегиже, беги скорее. У нее в руках карты, она может натворить невесть что. Беги,моя самая лучшая, моя драгоценная. Я сам с ней разберусь.

— Ты так хорошо это делаешь! — Нэнси неудержалась, чтобы не поддразнить его. — Нет, дорогой, тебе нельзяпозволять разбираться ни с кем, кроме меня.

Звенящий, переливчатый голос заставил Генри забыть об опасности.

— Почему же? — не удержался он.

— Да потому, что пока у тебя есть только моя любовь.Это твой единственный дар. А ты хочешь большего?

— Но ведь и у тебя он есть…

— Ты еще не дал мне его, — улыбнуласьНэнси. — Только не торопись с этим. Любовь — вообще дело нелегкое, и твоялюбовь — не исключение. Милый, по-моему, тетя Джоанна очень сердится. Давайпоговорим с ней вместе.

На лестнице стояло полуобнаженное существо, искры и огонькипламени срывались с лихорадочно метавшихся рук. Карты между пальцами Джоанныжили собственной жизнью — так же, как прошлым вечером они жили в руках Нэнси.Но старуха не смотрела на них. Ослепленная ненавистью, она озиралась посторонам и проклинала весь тварный мир, отнявший у нее жертву, вместилищескрытого бога. Теперь у нее осталось единственное оружие — магический огонь.Двое влюбленных и Сибил видели, как отчаяние и страсть все полнее овладеваютДжоанной. Она причитала о потерянном ребенке, призывала его вернуться,проклинала врагов, скрывавших его. Влюбленные крепко держались друг за друга,Сибил все еще не опускала руку, смиряя силы, которые могли обернуться снежнымизарядами или вынырнуть из центра вихря в человеческом облике. В треугольникеэтих звучавших в унисон душ метался и молил голос Джоанны. Нэнси хотела заговорить,успокоить, утешить ее, но не посмела. Она боялась услышать ответ. Джоаннакричала так, как кричали ведьмы на кострах, когда пламя уже охватывало их.Наверное, они так же призывали невесть кого, и неведомые имена поражаливоображение слушателей.

Однако Нэнси представлялись не ведьмы и не вопли из пламени;она слышала человеческий зов. Сквозь шквал проклятий она различала плач, идущийиз самых глубин мироздания. Она стиснула руку Генри; звучание этого всемирногогоря подавляло, и она искала поддержки. На краю спуска замерло древнеестрадание, человеческое сердце жаловалось и причитало, жаловалось людям,которые не могли помочь, богам, которые не подавали знака, потому что они-токак раз и были потеряны. «А-а-а», — длился стон-вопль, и что-то исчезло бесповоротно;«а-а-а» — и младенец умер. Сами боги подняли вечный плач о нем, потому что онивечносущи. Джоанна рыдала от ненависти и муки утраты. В ее плаче соединилисьвсе человеческие упования, оказавшиеся напрасными. Литания тоски и болиподнималась вверх, словно сама земля взывала к вселенной, и навеки бесприютныйземной шар катился и катился по кругу, вращаясь вокруг собственной оси и плачао себе; и космос был лишь эхом этого плача, а время — мерой рыданий.