— ..Законченный Вавилон, — проворчал м-р Кенинсбии потянулся к вечерней газете.

— А мне казалось, что Вавилон-то как раз и незакончили, — сообщила Нэнси брату и взглянула на отца — слышит ли он.

Отец промолчал. Только через минуту ему пришла на умподходящая фраза, что-нибудь вроде:

«Зато теперь он достиг полного завершения», но что с неебыло толку? Нэнси опять прицепится, да и сынок не упустит случая вставитьсловечко. Дети, одно слово. Он перевел взгляд на сестру. Сидит себе у камина,читает, видите ли. Всем довольна. И что уж она там такого интересного нашла?

— Ну, а ты, Сибил, что поделывала сегодня? —спросил он с фальшивым участием, а когда сестра подняла голову, сердито отметилпро себя, что кожа у нее словно молодеет с каждым днем.

— Так, кое-что, — отозвалась СибилКенинсби. — Прошлась по магазинам, пирог испекла, погуляла, поменяла книгив библиотеке. А после чая решила почитать.

— Славный денек, — с непонятной интонацией бросилм-р Кенинсби. Ему очень хотелось поколебать благодушное настроение сестры,хотя, честно говоря, у нее другого просто не бывает. У Сибил, похоже, все днихороши. Он снова уткнулся в газету. — Кажется, правительство готовитсвежие пошлины на сухофрукты.

Сибил хотела ответить, но раздумала. «Глуповатастановлюсь, — подумала она. — Могла бы и пройтись насчет свежихпошлин и сухих фруктов. Да нет, просто лень». Вместо нее заговорила Нэнси.

— Опаздываешь, тетя. Ты должна была ответить:

«Цены, наверное, опять вырастут!». А тебе скажут:

«Только они и растут при этом проклятом правительстве!».

— Может быть, ты позволишь мне самому за себясказать? — проворчал отец.

— Тогда не тяни, пожалуйста. А то как будто похоронныймарш из «Саула» слушаешь[1]. Никак не дождешься, пока кончится, —не сдавалась Нэнси.

— Нэнси опять не ко времени, — тут же ввязался вперепалку Ральф. — Кто же в наше время ставит такое старье?

— Иди ты к черту! — огрызнулась Нэнси. М-рКенинсби немедленно поднялся.

— Нэнси, не смей выражаться подобным образом в этомдоме, — заявил он.

— Ну и ладно, — Нэнси подошла к окну, открыла его,высунулась наружу и заявила всему свету — правда, понизив голос и досадуя заэто сама на себя:

— Убирайтесь к черту.

Потом, аккуратно прикрыв окно, сообщила отцу:

— Это было не в доме.

— Нэнси, что-то ты сегодня не в духе, — спокойнопроизнесла Сибил Кенинсби.

— А хоть бы и так, — не сдавалась Нэнси. —Кто начал-то?

— Не груби тете, — сделал замечание отец. —Она тебе как мать, и она все-таки хозяйка в этом доме.

— И прочая, и прочая… — Нэнси прорвало. — Она —святая. А я — презренная тварь и дочь…

Она осеклась, но было поздно. Отец взял газету, у самойдвери обернулся и сухо произнес:

— Сибил, если я буду нужен, то я у себя вкабинете, — и вышел из комнаты.

Ральф ухмыльнулся и подмигнул Нэнси; Сибил внимательно ичуть насмешливо посмотрела на племянников.

— Какой порыв! — проговорила она, ни к кому необращаясь, и Нэнси не сообразила, злиться ей или восхищаться.

— Неужели отец никогда тебя не раздражает? осторожнопоинтересовалась она.

— Нет, моя милая, — безмятежно откликнулась Сибил.

— Неужели ты и на нас никогда не злишься?

— Нет, моя милая.

— Неужели тебя вообще никогда никто нераздражает? — вступил Ральф.

— Конечно же, нет. Какие странные у нынешних детейпредставления! Почему я должна раздражаться?

— А вот нас отец еще как раздражает, — подытожилаНэнси. — И я сама не знаю, когда начну заводиться. Только все равно неиз-за нас с Ральфом весь этот сыр-бор разгорелся. И, между прочим, Вавилонскуюбашню действительно так и не достроили.

Сибил Кенинсби снова открыла книгу.

— Нэнси, милая, ты ничего не начинаешь, ты простовстреваешь не к месту, — проговорила она и опустила глаза на страницу стаким решительным видом, что Нэнси не осмелилась переспросить, что тетя имела ввиду.

Дом затих как и до прихода м-ра Кенинсби, но вскоре тишинунарушил звон колокольчика. Нэнси помчалась в прихожую.

— Не торопись, Агнес, — звонко окликнула онаслужанку, — я сама открою.

— Не иначе, как Генри пришел, — заметил Ральфпосле ее исчезновения. — Надо полагать, его пригласили на ужин?

— Да, — проговорила Сибил, не отрываясь от книги.Эта манера отвечать односложно и считать вопрос исчерпанным, словно Сибилвознамерилась буквально следовать заповеди Христа о досужих разговорах, многимне нравилась, и Ральф не был исключением. При необходимости тетя умелоподдерживала светскую беседу, а при случае охотно общалась с друзьями, новместе с тем спокойно обходилась без множества общепринятых фраз и любезностей.Это создавало вокруг нее некоторую пустоту; знакомые вдруг начиналичувствовать, что привычный мир вот-вот рухнет, и они окажутся в неприятномвакууме.

— Ваша тетушка, — заметил как-то раз м-рКенинсби, — не любит болтать о пустяках. А жаль.

Ральф тогда согласился с ним, Нэнси заспорила, и началосьодно из тех бесконечных препирательств, которые так раздражали и одновременнопривлекали отца. Раздражали потому, что задевали его достоинство; привлекалипотому, что по крайней мере напоминали: достоинство у него все-таки есть, разего можно задеть. В эти минуты он острее ощущал свою значимость. Еще бы! Он,как-никак, лицо официальное — попечитель психиатрической лечебницы. Правда, вглубине души его уже давно мучила мысль — ну и какой толк от его должности? Емууже пятьдесят восемь; скоро пятьдесят девять. Конечно, Сибил старше; ей уже зашестьдесят, и она всем довольна. Наверное, через несколько лет и он перестанетстрадать от своей никчемности. Да, конечно, со временем и в его душе воцаритсямир.

Впрочем, сегодня, сидя в комнате, которая считалась егокабинетом, и просматривая перед ужином вечернюю газету, он думал не особственном предназначении, а об отвратительном поведении Нэнси.