все-таки некоторым удалось улизнуть. Примерно на половине пути я пихнула локтем свою сестру Аню. «Нам надо попробовать», – сказала я. Но она не хотела, она не чувствовала себя в состоянии действовать хоть каким-то образом. И тут настал подходящий момент: обершарфюрер погнался за пожилой женщиной, а та успела уже отбежать метров на пятьдесят в сторону; охранники стояли с другой стороны, не двигаясь с места, и увлеченно наблюдали за забегом. И тогда я схватила сестру за руку и потащила ее в другую сторону так быстро, как могла. Но эсэсовец слишком быстро вернулся назад и припустил в погоню за нами. Мы были не более чем в ста метрах от него. Аня уже почти совершенно не могла двигаться. Оставался один-единственный шанс. Я крикнула Ане, чтобы она падала. Она скатилась в ров, а я побежала так быстро, как только могла. Обершарфюрер проигнорировал Аню и погнался за мной. Это был самый напряженный момент в моей жизни, я словно бы летела.

Внезапно она замолчала, на глазах у нее выступили слезы.

– Я, собственно, сдалась, и он повел меня назад. Мы подошли к валу, нам приказали ложиться на живот, и штурмовики застрочили из автоматов. Я почему-то осталась жива, но в голове у меня били колокола, и я молилась только об одном: «О Господи, дай же мне наконец умереть!» Это становилось уже совершенно непереносимым. И тут появились трое штурмовиков, они пришли завершить работу; они били своих жертв по головам прикладами автоматов. Я все еще видела брызги крови, разлетающиеся вокруг, и женщин, и троих штурмовиков, и белый снег, который становился красным. А потом меня ударили по голове и все закончилось.

Рошье тяжело вздохнула.

Жак ласково погладил ее по руке. Она улыбнулась ему смущенной улыбкой; она была, очевидно, счастлива оттого, что наконец смогла облегчить душу, рассказывая о случившемся товарищам по несчастью, которые ее понимают. Она продолжала:

– Оказывается, штурмовики сделали свою работу недостаточно хорошо. Совсем скоро – думаю, не больше, чем через час, – я снова пришла в себя. Я лежала на краю рва, среди мертвых женщин. И я все еще была жива. Но чувствовала, что во мне что-то переменилось. Чувствовала, что теперь я должна оставаться живой, что я хочу жить, чтобы всем рассказать о том, чему я была свидетелем, довести до сознания каждого человека, что все это случилось на самом деле… чтобы отомстить за смерть моей мамы и моего любимого отца и за все те миллионы смертей, которые на их совести. Они убивали по-разному: травили нас газом, вешали, топили, морили голодом и много еще чего с нами делали. Но мне удалось выжить, как раз тут у них что-то пошло не так, как они хотели. Я прошла через смерть, я выжила и теперь могу об этом рассказать; более того, я должна об этом рассказать, и я расскажу всем.

Она снова замолчала и оглядела своих слушателей. Они сидели притихнув, с горестными лицами, и прислушивались к отдаленной канонаде.

– Десять километров, – заметил Жак, и они сжали зубы.

Всего-то десять километров, и они будут свободны. Нет, не так. Они не смогут освободиться, пока не выполнят свой долг перед погибшими. Теперь у них появилась цель в жизни, и они собираются делать все, чтобы люди узнали правду. Они должны будут кричать на всех углах о том, чему были свидетелями. Они больше не были жертвами; теперь они почувствовали себя апостолами отмщения, призванными расправиться со злом, и не сомневались в том, что с их помощью варварство на земле будет уничтожено навсегда. Этот реванш, несомненно, полностью очистит мир и откроет ему путь к новому, истинному гуманизму.

– Я промерзла до костей, и у меня жутко болела голова, – снова заговорила Рошье, – но мне удалось выбраться из рва. Оступаясь и падая, я добралась до места, где осталась лежать Аня. Ее там уже не было, но я видела на снегу ее следы и верила, что ей удалось спастись.

Я пошла, прихрамывая, к баракам. Там остались только трупы женщин, которые не смогли пойти вместе с нами к месту расстрела и которых, разумеется, прикончили уже после нас.

Когда я добралась до Восьмого барака, где лежали тифозные, меня охватила бешеная радость. Там были живые! Как и везде, палачи не доделали свою работу и здесь. Обершарфюрер, конечно, имел в виду именно это, когда утром говорил, что тифозные могут выжить, если позаботятся сами о себе. Я легла на соломенный тюфяк и провалилась в сон.

Однако вечером мы пережили новую волну ужаса, когда появился Вермахт! Но солдаты ничего плохого нам не сделали. Ровно наоборот. Они вскрыли лагерный склад, дали нам поесть и кое-какую одежду.

Едва стемнело, как я сбежала из лагеря. Я хотела добраться до Биркенау, потому что подумала: а вдруг Аня тоже пошла по этой дороге в надежде отыскать своего мужа?

Идти по глубокому снегу было очень нелегко, и когда рассвело, я поняла, что безнадежно заблудилась. Какой-то фермер пустил меня в дом, перевязал мне голову и накормил меня. Когда наступил вечер, я снова вышла на дорогу, а что случилось дальше, вы знаете…

Глава 26

У них появилось впечатление, что опасность встретить эсэсовцев миновала и, когда русские доберутся до них – а это может случиться скоро, – полем битвы, скорее всего, станет лагерь, а не заброшенная деревушка. Поэтому Ханс с еще несколькими парнями решили сходить в лагерь на разведку. Когда они вошли в госпитальный барак, все, кто там был, уставились на Ханса, словно он был призраком, явившимся сюда с того света. Штюбендинст Япье, маленький голландец, был совершенно счастлив. Этот парнишка страшно всего боялся.

Ханс подсел к инженеру Гедлу.

– Ты был совершенно прав, парень, – сказал ему Гедл, – что так вовремя смылся отсюда.

– Почему?

– Ты разве не слыхал еще, что здесь случилось вчера? Днем, в три часа, к нам явилась целая толпа эсэсовцев, псов из команды уничтожения. Они заходили в каждый барак и прикладами гнали всех, кого там находили, наружу. Бедному старику Злобинскому пробили голову. Выгнали даже лежачих больных. Последних выводили на улицу с помощью фельдшеров и других больных, которые могли еще двигаться. А после этого сказали, что мы можем пока вернуться в бараки. Они сейчас отправятся за машинами, погрузят нас в них и отвезут к поезду. А когда появятся машины, мы все должны быть готовы по их зову выйти из бараков и построиться. После чего отправились в Биркенау и сыграли с ними в ту же совершенно непонятную игру. В том госпитале