Дважды Чуб просить не пришлось — необъяснимый, неконтролируемый, почти тошнотворный страх перед Мистрисс, охватывавший Дашу при встрече с магиней, жаждал дать отпор и ей, и ему.

Землепотрясная выпила и почувствовала на своем небе морозный осенний день с яркими пятнами красной рябины. Утерла губы и выплюнула ядовито:

— А кто это нам винишко наливает? Ангелы бездны? Или души людей, которых вы сделали своими рабами?

Мистрисс обратила на Дашу пронзительный взгляд.

— Вы ведь еще не бывали в аду, дорогая? — спросила она так любезно, точно интересовалась, бывала ли та в соседней кондитерской «Жорж».

— Бог миловал.

— Бог? — повторила саркастично магиня. — На его милость вам уповать в аду точно не стоит. Вам известно, почему вы боитесь меня? Потому что рядом со мной вы кожей, почками, всем естеством чуете, как дует сквозняк… из того места, где вас никто никогда не помилует! Уверяю, когда вы увидите ад, вы поймете: я — не рабовладелица. Я — освободительница! Христос — вот ваше истинное рабство.

— Стоит, наверное, заглянуть туда заранее, так, любопытства ради, — ответила бравадой Даша, хотя голос почему-то подчинялся с трудом — гортань точно затянуло изнутри белым инеем.

Магиня была права: Даша боялась не Мистрисс, — того, что исходило от Мистрисс — веяло от нее как запах духов… неужто она или взгляд ее действительно были выходом из ада, связью меж тем и этим миром, из которого тянуло горячим, как ветры пустынь, сквозняком?

— Желаете полюбопытствовать? — холод опять потек по Дашиной спине от излишне елейного вопроса магини. — Я готова вам услужить. Сделайте милость… загляните вот в ту чашу.

Чуб, помедлив, подошла к указанной Эббот большой золотой эмалированной чаше на толстой витой ножке. Чаша возвышалась на жардиньерке рядом с полупрозрачной серебристой занавеской — занавесь непрерывно подрагивала, точно так же колыхались во время выступления одежды магини, словно в складках ее рукавов жили невидимые дрожащие твари.

Чуб приблизилась к жардиньерке вплотную и храбро опустила взгляд в золотую чашу.

И глаза ее словно стали пудовыми, вылетели из глазниц, полетели как гири в бесконечную глубину провала. Чаша не имела дна, и где-то глубоко-глубоко, у самой коры Земли, во тьме двигались огненные точки, — открытые в безмолвном крике рты орущих от боли людей, рты, наполненные адским огнем, который жжет не снаружи, а изнутри.

Чуб отпрянула в ужасе. Ее колени дрожали, руки свело, грудь заледенела изнутри и наотрез отказалась дышать — Даша не могла сделать ни вдоха, ни выдоха.

Не сводившая с нее кошачьих глаз Мистрисс Фей Эббот усмехнулась.

— Возможно, после смерти, Коко, вы сами попросите… нет, будете умолять меня о помощи… даже рабстве… лишь бы избежать ада! А пока прошу извинить, скоро мой выход.

«Если к старой ведьме приходит ученица, ведьма ведет ее к прозрачному озеру и бросает в воду кусок хлеба. И когда десятки рыбешек начинают растаскивать хлеб по крошкам, ведьма указывает на него ученице и говорит: “Так же после смерти черти будут рвать твою душу, коли станешь ведьмой… Готова ли ты?”» — однажды прочитала ей Маша. Но Чуб думала, это просто страшилка для глупых слепых.

В полном безмолвии они вышли за дверь.

Даша казалась примороженной. Акнир наоборот — чересчур оживленной. Держа в правой руке красный китайский веер, балерина-акробатка Марсель в голубом трико с бахромой старательно подпрыгивала, отрабатывая новый трюк. Атлет Смит стоял рядом, готовясь ко второму вечернему упражнению с гирями. Конюхи толпились у входа на манеж, собираясь принять лошадей Альфреда Шумана, исполнявших свой первый парадный номер. «Allez, allez!» — доносилось со сцены.

Но Даша словно не замечала всего этого. Живот подвело, ребра, грудная клетка болели от неспособности сделать глубокий вздох.

— Так Провал прямо здесь, в цирке? — голос ее был слабым и сиплым. — Потому-то Мистрисс решила тут выступать? Ведь наш цирк тоже на Козьеболотской площади. И болото может засосать тебя внутрь?

— Успокойся, — прошептала Акнир.

— И тут была церковь… и однажды ее засосало в ад?

— Тише…

— Ты не понимаешь… я его видела… я видела ад! В этой чаше… я как провалилась!

— На Козьеболотской площади никогда не было церкви святой Ирины, это фантазии Мистрисс, — фыркнула ведьма. — Да и Козье болото было немного в другом месте.

— А ад?

— А вот ад — реальность, — нехотя признала веда.

— Ад существует? — судя по возгласу, Даша надеялась услышать уверения в обратном. — И грешники горят там огнем?

— Все не так просто… пойдем.

Акнир сделала жест рукой, предлагая старшей сестре следовать за ней, и побежала подальше от апартаментов Мистрисс — в пустующую под час конного аттракциона конюшню.

Убедившись, что в конюшне их никто не подслушивает, кроме двух белых, белогривых красавиц кобылок, которым, по ведомым одному господину Шуману причинам, был предоставлен отдых — ведьма достала из-под новой пышной юбки листок бумаги:

— Смотри, что за цацу я украла, когда ты ее отвлекла! Рисунок лежал в альбоме у Мистрисс… готова поспорить, его-то она и назвала «отмычкой».

Лошади круглоглазо поглядели на цацу, но не проявили к ней интереса — в отличие от Даши:

— Оппаньки! Это ж работа Врубеля… Его стиль, чекануто-гениальный! — Чуб вгляделась в беглый карандашный набросок с неряшливыми пятнами синей краски на полях. — Гляди, это практически его автопортрет. Только почему он лежит? И что вообще за дикий сюжет?..

Даша сощурилась над странным портретом: человек с лицом Врубеля возлежал на ложе, пред ним на коленях, сложив руки в мольбе, стоял неизвестный бородатый мужчина. Внизу почти неразборчиво было подписано: «Одесса, 1885».

— Не понимаю, почему тут два мужика? Мать моя, женщина, а что если… Врубель может быть голубой? Или наполовину, типа бисексуальный? Маша вроде такого ничего не рассказывала… Но вдруг это его страшная тайна? Вдруг он вовсе не про тебя вчера говорил «я люблю одного человека». Человек — может быть и мужчина. И он сам сказал, что думает про мужа Анны Гаппе. Вдруг он вообще не в нее влюблен, а в жонглера? А то ведь все прочие симптомы имеются: он, считай, модельер, возмущается, почему мужчинам не положено краситься, умывается моими духами… еще и платье мне сделал радугу.

— Не исключено, — признала Акнир. — Но и не подтверждено… оставим как версию. Но этот рисунок Врубеля дал Мистрисс первую отмычку к Провалу. Любопытно, а это еще что? — Акнир сощурилась: между двумя мужчинами был нарисован стол, а на нем — некий конус.