– …чтобы ты назвал мне того, кто это писал?

Мушкетер схватил сильной рукой карлика за горло, тот захрипел и захлюпал слюной.

– Если ты не отпустишь горло, я ничего не смогу сказать.

Отпустив горбуна Портос с ненавистью и призрением уставился на жалкого урода, захлебывающегося собственной слюной. Отплевавшись и откашлявшись, Кокош прохрипел:

– Граф де Ла Тур, это он написал письмо. А доставил его метр Лепелетье… его секретарь.

Он закашлял. Портос отпустил защелку лебедки, загремела цепь, и Кокош рухнул на каменный пол.

– Вот, это так…

Прошипел мушкетер, коварно прищурив глаза, будто у него в голове зародился хитрый план. Он, аккуратно сложив письмо, спрятал его под полу камзола, вспоминая слова де Тревиля.

– Кто ещё знает о графе де Ла Туре?

– Никто, клянусь! Никто более не знает!

Вытерев рукавом лицо, карлик с мольбой взглянул на мучителя.

– Вы ведь не убьете меня?

Схватив горбуна за шиворот, Портос приблизил его к себе настолько, что тот почувствовал прикосновение вспотевшего лба великана.

– Я оставлю тебе жизнь, лишь при условии.

Он отпустил Кокоша, но тот не смог устоять на ногах, распластавшись на сыром полу. Поднявшись во весь свой гигантский рост, мушкетер в задумчивости воззрился на карлика.

– При каком условии?! Господин мой, при каком?…

Валяясь в ногах Портоса, он обнимал его ботфорты, жалобно выкрикивая:

– Какое условие… не молчите, говорите же?!

Высвободив колени из цепких рук узника, великан присел на корточки.

– А условия, вот какие…

Он глядел на горбуна, как будто раздумывая, стоит ли идти на сделку со столь никчемным негодяем. И вот, наконец, приняв решение, он промолвил:

– Ты навсегда забудешь имя де Ла Тур, и никогда нигде не упомянешь его своим поганым языком…

– Да мой господин, я уже забыл имя этого человека!

– Но как ты понимаешь, если бы только это, то следовало бы попросту расправиться с тобой.

– Да мой повелитель, я понимаю, понимаю…

– Тогда слушай: я готов отпустить тебя, и даже освободить ещё… четверых, твоих людей, кто покрепче.

Портос замолчал, глядя свысока на жалкого, растоптанного, сломленного человека, наслаждаясь упоительной минутой превосходства, словно взяв на себя роль повелителя, в руках которого сосредоточена власть – казнить и миловать. Обхватив ноги мушкетера, будто страшась выпустить единственную надежду, несчастный карлик дрожал в ожидании приговора.

– …ты же, убьешь того, на кого я укажу .

– Любого, кого пожелаете, мой господин.

– В Париже, в том же предместье Сен-Жермен, на улице Малых Августинцев, обитает мессир де Сигиньяк, он и ещё двое должны быть навечно вычеркнуты из списка живых… это всё те же господа, которых называет в письме де Ла Тур – де База и де Ро…

Горбун, отпрянув от мушкетера, словно от дьявола, и громыхая цепью, бросился в угол подвала, будто лишившись рассудка. Его испуганный взгляд горел, словно у обезумевшего, узревшего перед собой Вельзевула.

– Что с тобой?!

Встревожено пробормотал гигант. Кокош глядел на него несколько отрешенно, будто не понимая, где он находится и, что от него хотят. Постепенно его взор приобрел осмысленность.

– Это либо чудовищное совпадение, либо знамение свыше, роковое знамение.

Горбун уставился в потолок, будто обращаясь с мольбой к укрытому от глаз Небу. Удивленный Портос, осторожно, как-будто обращаясь умалишенному, спросил:

– Ты бредишь. Какое знамение? О чём ты?

Приглушенный голос Кокоша, звучал, будто из преисподней.

– Однажды, вскоре после того как мы заключили соглашение с графом де Ла Туром, ко мне явился человек… я никогда не видел его, ни до, ни после этой встречи, и не представляю как он меня нашел. Он сказал, что знает обо всех моих делах, и сие обстоятельство позволяет ему, без труда, сжить меня со свету и истребить банду «Кленовых листьев». Этот человек угрожал мне, потребовав взамен за мою жизнь – измену. А именно, доносить ему обо всех известных мне планах господина де Ла Тура. Если же я откажусь, либо обману его, он отдаст всех моих людей в руки правосудия или сам убьет их. Меня же, куда бы, я не спрятался, разыщет, и уничтожит. Поверьте месье, это страшный человек. У меня нет ни единой причины не верить ему … это Люцифер…

Изумленные и встревоженные, Портос с Кокошем, глядели в глаза друг другу.

– И, что же?

С трудом сглотнув, тихо произнес мушкетер.

– А, то, что этот человек… пожелал, чтобы я убил шевалье де Ро.

Повисла тишина. Тусклый свет факела мерцающими бликами освещал лица людей испуганно глазевших один на другого. Наконец мушкетер отвел задумчивый взгляд. Он вздрогнул, когда вновь зазвучал голос горбуна.

– Любопытно будет взглянуть на человека, у которого столько врагов… наверняка, этот де Ро сущий дьявол.

Портос кивнул.

– Ты, при случае, смог бы узнать этого господина?

– Несомненно.

Горбун устремил отрешенный взгляд в темный угол подземелья, с ужасом вспоминая незнакомца.

– К тому же, у него есть одна примета, от которой невозможно избавиться.

– Какая примета?

Встревожено спросил великан.

– Палец…

Он протянул мушкетеру кулак с оттопыренным мизинцем.

– У него нет вот этого пальца, на левой руке.

1 капеллина – общее название наиболее простого вида шлемов в виде металлических колпаков с полями.

2 колишмард – вид шпаги с определенным клинком.

3 Дублет – мужская верхняя одежда, распространенная в Западной Европе в период с 1330-х годов по 1660-е -70-е года. Это был первый образец одежды, который плотно сидел на теле.

4 (итал.) – Я прошу вас, уходите.

ГЛАВА 28 (87)«Тибо и Крюк»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

На Париж опустился тихий летний вечерок, когда торговые ряды опустели, вереницы крестьянских телег потянулись к городским воротам, а шум толпы с улиц переместился в многочисленные таверны, кабачки и харчевни. Под сводами трактира «Гнездо кукушки», что возле Сен-Жерменской ярмарки, в этот вечер, собрались трое. Рослый широкоплечий блондин и сидевший напротив мужчина с медной серьгой в разорванном ухе, были завсегдатаями сего гнусного притона, чувствуя себя в мерзкой клоаке, будто рыбы в воде. Они позволяли себе, обращаясь к прислуге, и даже к посетителям, неприкрытую грубость, пренебрежительно и развязано, требуя если не разделить, то хотя бы, не препятствовать их веселью. Молодцы расположились в углу зала, на своём обычном месте, за уставленным кувшинами и бутылками столом, увязнув в шумном иступленном пиршестве. Их взгляды были сосредоточены на девице, очевидно одной из жриц любви, которыми так изобилуют подобные притоны, кружившей в развязном танце, пересаживаясь на колени то к высокому светловолосому молодцу, то к мрачному коренастому мужчине с серьгой. Третий же, участвующий в попойке, был явно человеком иного круга, едва ли успевший ступить на скользкую тропу разврата и разбоя, от этого вряд ли осознавая, к чему ведут подобные застолья. Он смущался, прятал глаза, не решаясь взглянуть на танцующую девушку, пытался отказываться пить. Но настойчивость блондина сломила жалкое сопротивление «скромника», заставив его сознание раствориться в дарах Диониса1. Опрокинув несколько кружек кислятины, которую здесь было принятии считать вином, благонравность, словно позолота, отслоилась от простака, и наружу проступило отчаянное желание, влиться в сей распутный мир греха и порока.