– Он не спрашивал. Уперся в одно – где упал, где обломки…

– Ты вообще как себя чувствуешь? Здоровье имею в виду?

– Нормально…

– А почему так быстро раны зажили?

– Иван Ильич лечил…

– Кто такой?

– Доктор… Я у них в больнице лежал.

– В больнице?! Ладно! – ахнул и сам себя оборвал Ужнин. – Рано утром встанешь и все напишешь в рапорте. А то послушаю тебя и не усну. С ног валюсь!.. – Он шагнул к порогу и задержался. – Кстати, зачем ты телевизор выбросил из квартиры?

– Пошлятину гонят, – дернул плечами Шабанов. – Ужас…

– Ну выключил бы. Зачем выбрасывать? Новый телевизор, импортный… Да, и еще. В НАЗ был заложен пистолет-пулемет «Бизон». Заховай нашел только два «магазина»…

Сказать ему, что хотел застрелиться на мусорной свалке в овраге, так точно уж не уснет…

– «Бизон» утонул, – соврал первое, что пришло на ум.

– Как это – утонул?

– Плавать не умеет, железный.

– Укажешь в рапорте. – Ему хотелось, видимо, расспросить подробнее, однако он хлопнул по ноге поводком и вытолкнул себя из палаты.

Этот поздний визит и вопросы тогда ничуть не насторожили Шабанова; он подумал, что Ужнин не хочет наскоро проводить разбор полетов, а, дождавшись своей очереди, сделает это основательно, и рапорт нужен ему, как исходный документ для показа комиссии. Потому с утра Герман сел за сочинение, чем-то напоминающее школьное «Как я провел каникулы». Всю лирику он отбросил – о внучке Забродинова и о летающей тыкве можно ученому рассказывать; командир и члены комиссии подобных фантазий не поймут. Он подробно изложил свои приключения, начиная от взлета с базы Алтупа и до того, как очнулся в лесу близ Пикулино. Поскольку же упущенная лирика разрушала стройность и логику, то Шабанов кое-что придумал, например, относительно своего выздоровления, как снимал парашют с деревьев, куда делся «Бизон», и когда не находил толкового объяснения некоторым обстоятельствам, валил все на болезненное состояние и провалы памяти от сильнейшего воспаления уха. В общем-то, так оно и было.

Через два с половиной часа рапорт на семнадцати страницах был готов и передан дежурившему в холле офицеру. После завтрака к нему пришел капитан из особого отдела и подробнейшим образом, с записью на магнитофон, расспросил о полете после старта с аэродрома монгольского Алтупа, а в конце беседы между прочим сообщил, что комиссия уже в Пикулино. Шабанов стал ждать визитов высокого начальства, но вместо него явился главный хирург госпиталя, пощупал икры на ногах и заявил, что необходимо сейчас же, немедленно сделать операцию. Вчера он сам смотрел рентгеновский снимок и говорил, что пуля находится внутри мышцы, обволоклась пленкой, совершенно не мешает и о срочности ее извлечения не заводилось речи.

– Это что, такой приказ? – спросил Герман.

– При чем здесь приказ? – уклонился хирург. – Ты летать хочешь?

– Хочу.

– Тогда пулю надо вынимать. Это минута работы, под местным наркозом и почти безболезненно, – он показал снимок на свет. – Чтоб лишних дырок не делать, достану через раневой канал. А то потом снова в госпиталь, анализы… Тут за один скрип все равно дней пять лежать еще.

– Валяйте, – ничего не подозревая, разрешил Шабанов.

Через пять минут он уже лежал на операционном столе, и симпатичная, с игриво-улыбчивыми глазами сестрица раскрашивала йодом икроножную мышцу. Потом взяла шприц, но воткнула иглу не в ногу, что было бы естественно для местной анестезии, а в вену на руке и стала медленно выдавливать лекарство.

– А это зачем? – спросил он и ощутил, что сознание поплыло. Хотел еще сказать – вот суки, обманули! – однако язык уже не повиновался. Последнее, что он отчетливо запомнил, это маску со шлангом, которую кто-то нес к его лицу, все остальное воспринималось с уже знакомым чувством полусна-полуяви.

Он ни разу не испытывал на себе наркоза, если не считать того, что делал с ним доктор Иван Ильич. Тогда он просто провалился в сон, против которого не помогло даже испытанное отцовское средство сохранения самообладания, и ничего не помнил; тут же сознание до конца не угасло, Шабанов все видел, слышал, но смутно и как бы со стороны, а спустя некоторое время смог даже говорить и слышал собственный голос.

– Жили были три японца: Як, Як Ци Драк, Як Ци Драк Ци Драк Ци Дроне…

И при этом ничего не чувствовал, находясь в полнейшем безразличии ко всему, что происходит вокруг. Пулю ему действительно достали в одну минуту. Хирург тотчас же очистил ее, протер и куда-то удалился, так что рану заделывал ассистент. Потом его перегрузили на каталку и увезли в палату, где оказался незнакомый человек в белом халате с рыжей козлиной бородой. Тут и начался странный, мучительно-долгий разговор-допрос, от которого в памяти абсолютно ничего не осталось. О чем его спрашивали и что он говорил в ответ, не запомнилось ни слова, сознание запечатлело лишь сам факт нудной беседы, мерзкий, гнусный голос козлобородого мужчины и то, как он время от времени поил его водой из стакана.

Потом его опять куда-то везли на каталке, вроде бы грузили в машину – запомнился белый автомобильный фонарь на потолке, но в ушах почему-то остался звук поршневого авиамотора и отвратительный, гадкий голос, неотступно преследующий повсюду.

Кажется, он так и не заснул и вышел из этого неприятного состояния, когда смог двигать руками и ногами, почувствовал страшную жажду и обнаружил, что лежит в другой палате, а рядом на стульчике сидит и читает книгу молоденькая сестрица в бирюзовом колпаке.

– Где я? – спросил Шабанов.

– А, очнулись? – Сиделка отложила книгу и поднесла стеклянный чайник с длинным носиком. – Пейте!

Он выпил больше половины, осмотрелся, отметил, что одет в другую пижаму, потряс головой.

– Так где я все-таки?

– Это окружной госпиталь, хирургическое отделение, – объяснила сестрица. – Как самочувствие?

– Значит, привезли сюда под наркозом?

– Да, вы очень крепко спали! И рассказывали сказку.

– Какую сказку?

– Про каких-то японцев и японок, столько имен – не выговорить. Они переженились, нарожали детей, дети – внуков…

– А еще что говорил?

– Кажется, ничего…

– Ну и зачем надо было тащить сюда сонного? – Герман осмотрел заклеенную икру ноги. – И вообще, говорили достанут пулю под местным наркозом!

– Не знаю, – свела она плечики. – Я дежурный анестезиолог…

– Послушайте… А был здесь мужчина… стриженый и с рыжей бородой, как у козла?

– Нет, не был…

– Ну как же! – возмутился он. – Сидел на вашем месте! И что-то молол!..

– Это вам приснилось, – ласково заулыбалась дежурная. – Под наркозом бывают причудливые сны, все зависит от психических особенностей.