Он снова посмотрел на меня в зеркало.

– А чего такое-то? – спросил он.

– Долгая история.

– Вы кем работаете? Не сочтите за бестактность.

– Я журналист. Или была им. В последнее время я не очень много работаю.

– А что так? – он вперил в меня взгляд.

Мне стало стыдно. Что шестидесятилетний таксист подумает о депрессии, вызванной годом маниакального саморазвития?

Он все еще смотрел на меня.

– Вы слышали о селф-хелп-книгах? Которые рассказывают, как обрести уверенность в себе, перестать волноваться и преодолеть страхи?

– Ага, – ответил он.

– Ну вот, я читала по одной такой книге каждый месяц и делала все, что в ней сказано. Хотела узнать, получится ли у них сделать меня счастливой.

Его глаза метались от дороги к зеркалу.

– Значит, глубоко копаете, – сказал он.

Я была ошеломлена.

– Да, так и есть.

– Это как слои лука… снимаешь слой за слоем… – продолжил он.

– Да, точно, – ответила я, поразившись его догадке.

– Не так-то это просто, да?

– Да. Я как будто падаю, – сказала я и почувствовала, как слезы снова катятся из глаз. Господи боже, неужели нельзя хоть один день провести, не разрыдавшись на публике?

– Каково это, чувствовать, что падаешь? – спросил он, как будто мои слезы его не касались.

Темнота такси настраивала на исповедальный лад. Мы ехали по Каледонской дороге.

– Я не могу делать того, что делала раньше, – сказала я. – Я как будто разучилась делать свою работу. Я не хочу больше гулять, как раньше. Я потеряла связь с друзьями. Мне кажется, что мир меня ненавидит и я плохой человек. Мне снятся кошмары о том, как я убиваю своих родителей. И я все время плачу.

Он взял паузу, тронутый тем, что я сказала.

– Что ж, серьезные дела вы творите. Серьезные, умные дела, – сказал он.

– Да все эти чертовы книжки! Я не знала, что все настолько далеко зайдет.

– Вы бы и не начали, если бы знали, – сказал он. – Вы как камикадзе, милая. Копаетесь в своей голове, а это опасно. Могу точно сказать, по себе знаю.

– Вы жили по селф-хелп-книжкам?

Он усмехнулся.

– Хуже: я писал докторскую по Томасу Гарди. Несчастный парнишка. Потом я бросил это дело и переехал в домик в Италии. На пустоши. Без воды и электричества. Я жил там девять месяцев, и только и делал, что ходил – по семь, по восемь, по девять часов каждый день. Просто ходил и думал. Обо всем. Есть перестал. Каждый день переживал эйфорические взлеты и ужасные падения… Иногда был как в раю, а иногда как в аду. Я должен был вернуться, иначе совсем бы с катушек съехал… Я прикоснулся к тьме, – он остановился. – Этим вы сейчас и занимаетесь, идете во тьму. И вам пора отступить, потому что дальше будет только хуже.

Это именно то, что я чувствовала в течение последних недель, – я шла во тьму.

Он продолжал говорить.

– Я жил в шестидесятые, когда все эти хиппи говорили: «Просто забей, чел…» Но если бы они знали, каково это на самом деле, забить на все, они бы поняли, насколько это ужасно. Забивать – очень страшно.

Слезы катились по моим щекам.

– Так и есть, – сказала я.

Забить на старую меня, меня, помешанную на работе, на том, чтобы всем нравиться, на том, чтобы везде вписываться… это было страшнее, чем я могу описать. Я начала этот год с мыслью, что хочу измениться, но оказалось, что изменения – это очень страшно. Если я больше не была собой, то кем я была? И откуда мне знать, что я не вернусь к старым привычкам? И что, если я просто навсегда останусь таким беспорядочным тайфуном, как сейчас?

– Мне кажется, я сломалась, – сказала я. – Сошла с ума.

– Что ж, вы уже близко, – ответил он. – Но это ничего. По-моему, Жид как-то писал: «Чтобы открыть новые земли, нужно потерять берег из виду». Вот где вы сейчас. Потеряли берег из виду, но это ничего. Просто надо плыть дальше. Отдохните. Займитесь собой, вернитесь к нормальной жизни. И если хочется плакать, плачьте. Я все время плакал; носил темные очки, чтобы люди в такси не замечали. Сидел в таксопарке и плакал…

– Хорошо.

– Вы уже говорили с кем-нибудь? С доктором?

– Нет, – сказала я.

– Может быть, стоит. Он, наверное, сведет все к вашей семье – они все так делают, – но помните, что это не их жизнь, а ваша: это цена вашей свободы.

Меня пробрала дрожь. С самого месяца ангелов я начала задумываться, какого черта я все это делаю. Сначала я просто хотела сделать свою жизнь чуточку лучше – потерять полстоуна, привести себя в форму или встретить кого-то, кто мне понравится. Но он был прав. Я искала свободу, даже не осознавая этого: свободу от чувства, что со мной что-то не так, свободу от бесконечного ощущения, что я всегда недотягиваю, свободу от страха всех и вся… свободу просто быть собой. Или просто быть.

Мужчина в костюме Санты постучал в окно. Этот звук меня напугал. Я поняла, что мы не движемся. Мы приехали к дому Рейчел. Я понятия не имела, как долго мы там простояли.

– Мне бы надо вернуться к работе, – улыбнулся он.

– Ну конечно, простите, что задерживаю.

– Не глупите.

Он вышел из такси, открыл мне дверь и вытащил мою сумку из багажника. Мы постояли рядом, молча глядя друг на друга.

– Еще увидимся, – сказал он.

Я кивнула, он вернулся обратно в машину и подобрал шайку двадцатилетних, орущих: «РОЖЖЖДДЕСССТВООООООО!»

Я даже не спросила его имени. А он моего. Этот человек смотрел мне прямо в душу.

Я поднялась по ступенькам к двери, дыша облачками пара. Огоньки рождественской елки мерцали из соседнего окна.

Неужели это произошло на самом деле? Весь этот разговор?

Прежде чем я успела повернуть ключ, дверь отворилась. В коридоре, ухмыляясь, стояла Рейчел.

– Признавайся: ты целовалась с таксистом? Вы припарковались час назад!

Рождество прошло бессобытийно. Я ела, пила и много смотрела телевизор. Рейчел принесла мне книгу фотографий Nativity, которых изображали гвинейские свинки в костюмах. Я смеялась. То, что я снова смеялась, было хорошим знаком. Наша семья держалась молодцом: никто друг друга не убил, и две недели рождественских каникул и фиолетовая коробка конфет Quality Streets стали успокаивающим бальзамом для моего мозга. Нормальная жизнь.

В канун Нового года я уехала от мамы и вернулась к Рейчел. Она уехала в Шотландию к друзьям, так что я осталась одна, что было неплохо.