Лай в исполнении матёрого среднеазиата больше всегонапоминал звук морского прибоя. Длинный хрипящий вдох – это откатывается назадразбившаяся в пену волна – и потом глухое грозное «Ух!» нового вала…

– Слышал я, – проговорил Фраерман, – будтоозеро Севан осталось после Потопа. Ты что-нибудь об этом встречал?

Лай прекратился, в прихожей щёлкнул замок. «Ну что ты,маленький, ну не надо…» – раздался голос Тамары.

– Насчёт Потопа не знаю, а вот лимоном закусывать – этоточно, брат, извращение, – разжевал корочку Наливайко. – Кислота обжигаетвкусовые рецепторы. По правилам надо бы яблочком или шоколадом. Горьким. Ещёхорошо…

– Вася, – позвала из прихожей жена.

Шерхан никогда и ни на кого не кидался. Если он не хотелпускать в дом непонравившегося человека, он вставал в дверях, точно неприступнаяглыба, и не в компетенции Тамары Павловны было его сдвинуть оттуда. Шерханполагал, что некоторые вопросы должны решать исключительно мужики, и, когдадоходило до безопасности, подчинялся только хозяину.

Наливайко вышел в прихожую, посмотрел и понял, что коньякбыл несомненно армянским, на севанской воде, а Севан совершенно точно осталсяпосле Потопа. На лестничной площадке стоял старший прапорщик Козодоев.

И улыбался ему, точно близкому другу, держа в руках егономера.

– Здравствуйте, Василий Петрович, – проговорил ондоброжелательно и отнюдь не теряя достоинства. – Я тут подумал, зачем вамвремя терять… Вот они в полном порядке, подновлённые и в лаке защитном… Машинкаваша где припаркована?

– Машинка? – вышел из некоторого ступораНаливайко. – Моя? Внизу, у помойки…

– Вот и чудно, – кивнул Козодоев. – Сейчаспривинчу, и езжайте себе с Богом. Счастливо.

Откозырял и потянулся было прикрыть квартирную дверь, нонатолкнулся на взгляд Шерхана, отдёрнул руку, повернулся и пошёл по лестницевниз.

– Ну и поц, – сделал вывод Фраерман. – Дажемне за державу обидно. Вор ворует, сыщик ловит, но такой мент знаете где долженносить нож? В спине…

Они вернулись за стол, и Тамара Павловна поставила на столчугунок.

– Знаешь, не смешно, – взялся за курочку Наливайко. –Действительно обидно за державу. Ты-то сам с гаишниками как? Ладишь?

– А что ж с ними не ладить, – налил ещё по рюмочкеФраерман. – Тормознули, на «непроверяечку»[109]посмотрели, честь отдали – и всеобщий привет. Не февральские, понимают:уплочено… А курочка нынче, Тамара Павловна, дивно хороша. Это у вас что,французский рецепт?

В это время Шерхан опять взметнулся с пола и ринулся вприхожую уже не с ворчанием, а с откровенным рёвом.

– Что-то мы сегодня чертовски популярны… – слушаязвонок, заметил Фраерман.

Тамара Павловна молча поднялась и пошла выяснять, кто же недаёт заслуженным людям спокойно перекусить. Василий Петрович секунду помедлил –и пошёл вслед за женой, уже предвидя, что сейчас она опять его позовёт. Подкровожадный рык Шерхана дверь отворилась…

Да, Севан совершенно точно остался после Потопа. А крометого, на северном склоне горы Арарат покоятся останки Ковчега. На площадке опятьстоял Козодоев. Что интересно – взволнованный и отчасти даже напуганный.

– Там, там, там, – махнул он рукой, глубоковздохнул и посмотрел на Наливайко. – Там у вас… В машине…

«Труп, – мысленно продолжил Наливайко. Фантазия,подстёгнутая севанской водой, тут же понеслась вскачь: – Академика Ветрова. Уменя в машине. С особой жестокостью… – И Василий Петрович неслышнохихикнул. – Честно, да я бы особо и отпираться не стал…»

«Ну, последний штрих. – Оксана посмотрела на часы и потянулаиз духовки пухлый чернично-яблочный пирог. – Ай ты молодец! Не подгорел…»

Плов, салат и клюквенный, как любила Сашка, морс были ужеготовы. Торжественная – эх, век бы её не видать! – отвальная грозила скороначаться.

И в это время зазвонил телефон.

– Оксана, возьми, пожалуйста, – взмолился изкомнаты Глеб. – Мы тут на шкафу…

Собственно, изначально папа с дочкой полезли туда извлекатьзапаркованный было на зиму Санькин-Васькин общий велосипед. Естественно, что-тонезапланированно сдвинули, Глеб потребовал пылесос… и простое вроде мероприятиеобернулось почти генеральной уборкой.

– Сейчас. – Оксана выскочила в прихожую и схватилатрубку.

– Слушай, заскочи на секундочку? – услышала онавсполошённый голос Людмилы. – Только прямо сейчас! Вопрос жизни и смерти!

Если честно, Оксана про себя удивилась… Всего час назад,оставив тесто пухнуть на грелке, Оксана забежала наверх, и на тот моментникаких смысложизненных вопросов у подруги не возникало. Людка тихо собиралапоследние вещички и морально готовилась этапировать в Питер Шурку и Ваську. Чтодо Олега, он был уже там – возился с контейнером, готовил жильё, ждал…

«У всех нервы по-разному проявляются, – поднимаясь налифте, рассудила Оксана. – Может, лыжный костюм в чемодан не влезает? Таку нас можно оставить… – И перепугалась: – Или у Васьки живот расстроился?А я всего наготовила…»

На звонок в дверь что-то долго никто не отзывался: вот тебеи вопрос жизни и смерти. Наконец замок щёлкнул, и на пороге показалась Людмила.Рукава у неё были засучены по локоть, в коридоре на линолеуме просматривалосьболото.

– Оксана? – удивилась она. – А что, уже идти?

– Погоди, – изумлённо свела брови Оксана. –Так ты мне что, не звонила?

– Н-нет, – в свою очередь опешила Люда. –Может, кто-то номером ошибся? Ну, голос похожий… Вот у меня было однажды…

Она не договорила – дом вздрогнул. Громом проехало по ушам,шатнулся под ногами пол, выскочил из кухни перепуганный Васька… Оксана ужелетела вниз по лестнице – пешком, какой к бесу лифт, – прыгая через пятьступенек зараз…

Ей навстречу стремительно разрасталось облако едкого,зловонного чада. Прикрыв локтем глаза, Оксана ринулась сквозь эту тучу… иостановилась, будто налетев на стену. Её дома больше не было. Там, гдеполагалось быть двери в квартиру, ревел огнедышащий вулкан. А внутри, в недрахплотного, как лава, огня, уходили прямо в рай её Шурка и Глеб…

Ей даже привиделись какие-то зыбкие тени, она подумала, чтоможет ещё успеть до них дотянуться…

Сосед сверху, выскочивший на грохот, успел схватить Оксанупоперёк тела. Нагнув голову и вытянув перед собой руки, она шла прямо туда, впламя… к ним…

У соседа тоже скрутило волосы от страшного жара, но Оксануон оттащил. Она не утратила рассудка, не билась в истерике, даже не кричаластрашным и пронзительным криком. Время для неё просто остановилось, всёпотеряло смысл. И суета пожарных, и руки Людмилы, и какие-то там вопросы, иразговоры про «Шмель»… В душе разверзалась жуткая чернота, и не было ейзаполнения…