Анна Ланж вдруг повернулась и села рядом с Эвансом.

– Это была действительно неправильная постановка вопроса, – сказала она. – Он нужен нам в тысячу раз больше, чем мы ему. У нас просто нет выхода.

* * *

И для Хадыра началась новая жизнь. Мягкий и настойчивый доктор Рэй следил за каждым его жестом нечеловечески внимательным взглядом. Хновски учил его, как маленького ребёнка, открывая ему новые и новые понятия. «Металл», «глина», «камень», «мороз», «сквозняк», «потолок»… – приобретали свой смысл.

Но кое о чём разговор не складывался: «реактор», «орбита», «электрон». Оставалось неясным, что это за почесть – похоронить в тени. Хадыру казалось, что от него что-то скрывают, и однажды в упор спросил об этом у Хновски.

– Просто ещё не время, – ответил тот. – Я сейчас не берусь рассказывать тебе некоторые вещи, потому что ты их все равно не поймёшь. Потерпи, парень, – настанет день, когда ты получишь все ответы.

Часто приходили Гордон и Анна. Они всегда начинали расспрашивать про лес. Хадыр объяснял, как мог, обычаи деревень, поговорки, обряды. Когда речь зашла о свадьбах и Гордон спросил, женат ли он, Хадыр неожиданно для себя ответил, что нет. И очень удивился, почувствовав, что именно в присутствии Анны не хочет сказать правды. В этой женщине, несмотря на то что её совсем нельзя было рассмотреть из-за окутывающей её ткани, несмотря на уродливые нитки, которые он так и не смог связать в сознании с волосами, присутствовало нечто завораживающее. Да даже и волосы придавали её облику особенный колорит.

Хадыр пытался вспомнить Джамиллу, но снова мерещилась Анна, а лицо отца заслоняла улыбка Рэя Трайлона. Закрывая глаза, Хадыр видел лес в ослепительных красках, но стоило лишь на чём-нибудь сконцентрировать взгляд, как картинка расплывалась.

Хадыр рассказывал о полезных деревьях, о колесницах и грибах, о часах и пухе.

«Не создаем ли мы в обычной беседе ту самую дорогу, – думал он, – которую строили отцы отцов и уже готовы строить дети детей? Мы тянемся друг к другу сквозь незнание и непонимание, отдавая друг другу понятия своих миров. Меняя фуд и падун на стекло и кирпич. Но тогда какому предсказанию верить? Что произойдет, когда я познаю их и отдам им себя?..» Ему становилось страшно, и неизвестность холодным комом застывала в животе. Но это была всего лишь неизвестность – а ею питалось бушующее в каждом человеке любопытство.

И Хадыр рассказывал. То, что он придумал сам, и то, что пришло к нему от отца, а отцу от деда. То, что все звали сказками и любили, как можно любить собственную выдумку. То, что все звали легендами и во что верили, как в восход солнца.

* * *

«Алленторн любил созданные им два мира, потому что это были лучшие его творения», – начинал Хадыр, и сразу в его языке пропадала разговорная лёгкость, непригодная для долгого повествования.

«Сначала он лишь радовался своему мастерству. Но потом в душе Алленторна родился страх. И казалось ему: стоит только совсем ненадолго оставить миры без присмотра, как случится несчастье или беда – ведь Зверь Небесный, огромный и великий, как сам Алленторн, уже раскинул над обоими мирами тёмные лапы. Зверь Небесный был могуч и грозен и вполне мог бы справиться с тем, что задумал: поглотить солнце, утащив его с неба.

Создав свои миры, Алленторн наполнил их не только людьми и растениями. В те времена рядом с человеком, в дружбе и любви с ним, обитали всякие звери. Человек поселился в своих деревнях, звери – в своих, и только пес стал жить с человеком.

Но потом в мирах появились ветра – их придумал Зверь. До поры до времени они оставались маленькими, как семечко пуха, тихими, как полдень, и прозрачными, как одежда. Но – лишь до поры до времени.

Однажды, когда солнце только-только поднялось над мирами, Зверь Небесный прыгнул, закрыл его собой и потянул прочь с неба.

И начались смутные дни. Опустилась темнота, и утро не пришло на смену ночи. Отовсюду выползли ветра, выросли огромными и с рёвом закружились над лесом и полянами. А звери, не смея ослушаться воли Зверя Небесного, потому что были созданы по его образу и подобию, набросились на людей. Только псы, хотя и не все, сохранили верность человеку. Страшны были смутные дни. Из трех человек двое навсегда покидали один мир, чтоб уже никогда не появиться в другом.

А Алленторн даже не мог узнать, что происходит в его мирах, потому что они лежали в темноте – ведь Зверь Небесный спрятал солнце за край земли, чтобы оно не нашло обратного пути.

Тогда Алленторн построил для солнца Дорогу через всё небо. Он сделал Дорогу прочной, как сами миры, и солнце легко поплыло по ней и снова взошло. Тогда увидел Алленторн, что случилось в двух его лучших мирах, опечалился и возмутился. Ему предстояло потратить много сил, чтобы всё привести в порядок.

Но Зверь Небесный был коварен и решил разрушить Дорогу Алленторна, чтоб солнце упало за край земли и вновь пришла вечная тьма.

Зверь вцепился в Дорогу и, как она ни была прочна, острыми зубами вырвал из неё огромный кусок.

Но кусок этот застрял у него в горле. Зверь заметался по небу, не в силах выдержать боль – сотканная из света Дорога Алленторна сжигала его изнутри. И, чувствуя, что погибает, успел Зверь Небесный наложить на миры страшное заклятие. Сказал он так: «Пусть каждый вновь народившийся зверь станет мной и сделает то, что не смог я».

А потом рухнул вниз и развалился пополам – чтобы не подняться в небо уже никогда. Так навсегда исчез Зверь Небесный.

То, что он сумел вырвать из Дороги, было лишь малой её частью. Солнце, проплывая по Дороге в этом месте, даже не качнулось, ведь там была просто маленькая ямка, лунка. Но в сравнении с человеком она огромна, и ей дали имя: Луна.

А Алленторну пришлось исправлять то, что натворил в его мирах Зверь за смутные дни.

Воспользовавшись своей силой, Алленторн пленил ветра и стал их погонщиком. Отныне и навечно ветра сделались верными слугами Алленторна. Теперь они в жаркий день несут людям лёгкую прохладу, а ночью поют песню, которая делает сладким ваш сон.

Потом Алленторн убрал всех зверей из обоих миров, потому что не хотел, чтоб однажды из какого-нибудь одного возродился новый Зверь Небесный. И только с псами Алленторн не смог поступить так же – ведь в смутные дни псы защищали людей.

И тогда Алленторн сказал: «Пусть же они останутся здесь, пусть же они останутся псами, но перестанут быть зверьми!»

И псы один за другим начали превращаться в растения, пока в обоих мирах не осталось ни одного зверя.

Люди посмотрели на псов, увидели, как те изменились, и сказали Алленторну: «Хоть они и остались с нами, но это уже и не псы. И всё-таки в этих растениях мы узнаём знакомые черты. Так что это и не не-псы. Дай же им другое имя, чтобы понимать, о ком идёт речь!»

Алленторн улыбнулся и сказал: «Пусть они зовутся полупсами, стражами леса». Этим именем зовутся они и по сей день. А в память о том, что когда-то они были зверьми, а не растениями, Алленторн оставил полупсам по четыре ноги, по два глаза и многое сверх того.