Хадыр съел один плод и уснул, хотя тонкая огненная дужка солнца ещё виднелась сквозь поредевший лес.

Тук. Тук-тук-тук. Хрусть. Тук-тук.

Хадыр открыл глаза. Серый час окутал лес безнадёжной дымкой. Почти ничего не видно, зато очень хорошо слышно: тук-тук.

Хадыр встал на четвереньки. Звук приближался. Главное – не дышать. У раскидистого дерева показался расплывчатый тёмный силуэт. До рези в глазах – и, кажется…

Туман. Ветер потянул откуда-то сбоку. Хадыр моргнул и тут же потерял цель из виду. Пусто – лишь чёрный узел дерева, и быстро удаляющееся: тук-тук-тук-тук…

Хадыр сел и сглотнул слюну. Несмотря на туман, несмотря на то, что мозг ещё не отошёл ото сна, Хадыр был уверен, что не ошибся. Человек.

Исчезновение фудовых деревьев было предсказуемым. На последнем, встретившемся на пути – изощрённо изогнувшейся коряге, – росли плоды величиной с детский кулак, с грязно-серой мятой кожурой. Хадыр смог унести два десятка фудов, прижав их руками к груди.

Всё разбитое тело болело так разнообразно и – уже – так привычно, что Хадыр перестал обращать на это внимание. В голову вернулись мысли, и теперь от движения через пустошь он получал удовольствие.

Человек, нормальный человек, не должен получать удовольствие от боли, рассуждал Хадыр. Возможно, где-то здесь и кроется главное отличие колесного люда от сидельцев. Может быть, это и заставляло его уезжать из Сангата?.. Ход мыслей всё чаше ломался, и Хадыр подумал, что уже не смог бы так построить фразу или рассказ, как умел до своего путешествия.

Одежда, изодранная в клочья, умерла прямо на нём, но Хадыр не захотел с ней расставаться – вешалок он не видел уже неделю.

Пейзаж, лежащий впереди, утомлял убогостью и однообразием – бурая немилосердно-жёсткая почва и бесцельно вытянувшиеся в небо чёрно-желтые стволы незнакомых деревьев.

На седьмой день, в полдень, был съеден последний фуд. Уже к вечеру, к синему часу, Хадыр остро почувствовал, что ему нужна еда. И появился вопрос, удивительно простой и от этого пугающий: а может ли человек обходиться без пищи? Что последует за робким и слегка дурманящим посасыванием в животе?

Сон перебил неприятную мысль: если идти назад, то до ближайшего фуда можно и не добраться.

Хадыр очнулся в сером часу. Он долго лежал, скрючившись и глядя в небо. Безмолвие от горизонта до горизонта. Пустота окружающего мира вдруг ужалила Хадыра, и он перестал ощущать себя единым целым. Так не бывает, говорили руки. Что ты от нас хочешь, спрашивали ноги. Нужна колесница, думал мозг, пытаясь вырваться из плена связавших его кровеносных нитей. Конечно же, колесница! Ведь сказал же отец катиться к жрецам. Катиться. Понимаешь, катиться! Эх, жаль, что эти оттенки чувств я уже не в состоянии буду кому-либо передать, вздыхал онемевший и распухший язык. Правда, жаль? – спрашивал он у губ, зубов и дёсен. Мы держим воздух, отвечали губы суетливыми знаками издалека, и не можем ничего подтвердить. Мы можем! – кричали дёсны. Нам не дают есть, и нам остаётся только говорить «Правда!» за каждый не пришедший к нам в гости кусочек. Что за «непришедший», ухмылялись зубы. Если б вы всегда что-нибудь жевали, то, верно, говорили бы втрое вразумительнее. Клянусь Алленторном! Живот хочет фуда! Мозг хочет фуда! Молчаливое сердце тоже хочет фуда! Тебе не встать, Хадыр-сын-Хадыра-сын-Хадыра-Говора-сын! Пой песни леса, колесач. Катись, катись – к жрецам, к жрецам! Ведь они жрут, жуют, уписывают за обе щеки – фуд – Фуд – ФУД…

Существо, именовавшее себя Хадыром, приподнялось на локте и уцепилось безумным взглядом за первый солнечный луч, протиснувшийся сквозь предрассветную дымку.

Встать!!! – орало себе существо. Хотя и беззвучно, что, в общем-то, делало ему честь.

Руки, ноги, спина, лопатки – все они потеряли право самостоятельного голоса, потому что занялись работой.

Хадыр поднялся, ослеплённый диким – как его воспринимали глаза – солнцем, сделал вперёд полшага, и – ААА-А-А! – рухнул лицом вниз.

Ни руки, ни дёсны больше не хотели говорить. Но мозг услышал смерть, крадущуюся сверху вниз, во все стороны, и судорожно забился в черепной коробке. Темнота. Тишина. Забвение.

Начальник южной заставы Иннерфилд молчал. Молчали разведчик Эванс, учительница Анна Ланж, гонец из столицы Брайан Хновски.

Все пытались заглянуть в глаза Рэю Трайлону. Все надеялись различить в складках докторского лица уверенность в успехе. Скромная, слегка затюканная сестра с виноватым выражением подавала инструменты и препараты.

Наконец Трайлон поднял к потолку просветлённый работой взгляд и безразлично произнёс:

– Может быть…

Иннерфидд подошёл ближе к операционному столу, чтобы рассмотреть незнакомца.

– Может быть, – ни к кому не обращаясь, повторил Трайлон.

– Он должен выжить, – словно приказал Эванс. – На обратной дороге на нас опять напали. Один из моих потерял руку. Всё ради того, чтобы дотащить сюда этого, – он ткнул пальцем в сторону распростёртого на узком столе человека. – Нерациональных затрат быть не должно. Вы обязаны сделать так, чтобы он выжил.

Хновски, бывший здесь, по существу, главной фигурой, находился в раздумье. Теперь все смотрели на него и ждали какого-то решения, хотя что тут можно решать? Первый контакт за столько лет. Первый человек, вышедший из леса. И практически труп.

– Если он вытянет, то на время останется здесь. Не имеет смысла сразу везти его в город. Я тоже пока остаюсь.

Иннерфилд изучал незнакомца. Абсолютно безволосое тело, маленькие ногти, маленькие зубы. Красивое лицо, высокий лоб, бугристый череп. Длинные руки и ноги без признаков мускулатуры.

Когда Иннерфилд оттянул пришельцу верхнее веко, чтобы посмотреть цвет радужки, тот открыл глаза.

* * *

Если ты так туп, что не можешь всех накормить, сказали мозгу глаза, то мы тебе ничего не покажем. Да-да, подтвердили уши, и мы – не расскажем. Ты будешь идти, слепой и глухой, покуда не врежешься лбом в какое-нибудь из этих дурацких деревьев. А при чём здесь я, обиделся лоб. Думаете, мне лучше других? Да и мы никуда не пойдём, заявили ноги.

Опять закружилась болтовня, заговорили ногти и нос, переругались пальцы, и никто не слушал друг друга.

Хватит! – грозно закричал мозг, и постепенно все испуганно замолчали, теряя свою одушевлённость.

И перед Хадыром появилась картинка: странное незнакомое лицо на фоне белой стены. Оно тут же исчезло, словно испугавшись. Но Хадыр хорошо его запомнил. Лицо было обыкновенным, но надо лбом и дальше – к макушке – росли странные тёмные нити или корни. Хадыр не знал, что это такое, и не мог дать этому названия.

Потом он понял, что лежит, – и белая стена, стало быть, висит у него над головой. Тело очень не хотело двигаться, но мозг хлестнул его бичом, – и Хадыр поднялся неуклюжим косым рывком. Теперь он сидел, свесив ноги, на твердой и плоской поверхности.