Эсмонд подсмотрел на графа с нескрываемым интересом. Не ожидал отпора? Надеялся быстро договориться полюбовно? Решил, что пленник блефует? Илуфэр стало совсем неуютно.

«Нет, – решительно сказала она себе, отметая самые гадкие предположения. – Хереварду невыгодно унижать Раммана. Пусть даже он сейчас вытащит меня на середину комнаты. Тот решит, что случилось насилие, и еще больше обозлится».

– Прекрасно. Значит, вы отказываетесь от сотрудничества, граф?

Рамман кивнул.

– В таком случае у вас есть прекрасный шанс стать первым мучеником Алой Луны. Вас повесят на рассвете.

– Я не боюсь.

Чуткие уши северянки не уловили ни единой лживой нотки в голосах обоих мужчин.

– Я знаю, – хмыкнул Херевард. – Но ваша жизнь мне тоже не нужна.

Словно извинялся за вынужденную меру. Мол, ничего личного, милорд, не обессудьте уж. И чуть-чуть недоговаривал. Живым – нет, а вот мертвым – очень даже пригодится.

Эсмонд громко хлопнул в ладоши.

– Охрана! Уведите пленника!

Одаренный сверх всякой меры, способный пережить даже правнуков Илуфэр, Рамман Никэйн никогда не покроется морщинами, и спину его не согнет злая немощь, а глаза не затянутся бельмами. Рамман Никэйн, граф Янамари, на рассвете станет всего лишь куском гниющей плоти. Разве это не сама воплощенная в действие справедливость?

Тогда почему так горько и больно? Почему хочется всадить по самую рукоятку нож в грудь диллайнского мага, а потом провернуть несколько раз вокруг оси?

«Проклятые колдуны! Они, оказывается, даже любятся так, словно делают тебе громадное личное одолжение, с ленцой, не отдавая себя, лишь отбирая!»

Илуфэр злилась, специально распаляя свою застарелую ненависть к энгра-хайн, чтобы не расслабиться и не пропустить мгновения, когда сможет отщипнуть от разомлевшего диллайнского мага кусочек его жизненных сил. Потому и не стала отказывать новоявленному любовнику в близости. Зачем, если самый подходящий момент для «заимствования» – тот, когда жертва довольна и полна жизнью до самых краев?

Она закрыла глаза, чтобы не видеть лица эсмонда, его сияющих золотом, почти нечеловеческих глаз, затуманенных нарастающим удовольствием. У Раммана они были совсем другие, настоящие, серо-зеленые. Иногда девушка воображала, что янамарский граф никакой не энгра-хайн, а такой же, как она. Тогда все бы случилось по-другому… И сейчас рядом был бы не жестокий совиный маг, от которого, кажется, даже перьями пахнет, а Рамман Никэйн…

Диллайн вдруг замер, сжав девушку в объятиях. Не в порыве страсти, нет. А точь-в-точь как змей-душитель, которого показывали в зверинце в стеклянном загоне, сдавил крольчонка, поданного на обед. Аж кости хрустнули.

Но сопротивляться Илуфэр не стала. Ее любовник пребывал сейчас душой где-то в другом месте – далеко-далеко и давно-давно.

…Сначала Херевард решил, что ему померещилось. Он даже головой тряхнул, отгоняя призрачный наигрыш. Нет, этого не может быть! Никогда не звучала эта песня под небом Джезима.

И все же… Печальный голос флейты, пронзительная, почти хрустальная звонкость струн цимбалы и трепетная дрожь скрипичного смычка ткали хрупкую и невероятно древнюю мелодию. Даже глаз закрывать не надо, чтобы снова увидеть тонкие руки музыкантш, их плавные движения, каждое из которых отточено до совершенства. И голоса… Да, то была песня Буджэйра – щедрая и жаждущая, сладкая и горькая, опьяняющая и неутолимая, глас его и зов. У Джезима… у Синтафа все другое, не хуже и не лучше, просто иной ритм и слог. Возможно, ярче и радостнее, недаром ведь эта земля зовется Землей Радости, но ничем не напоминающая те, прежние мелодии. Ступив на нее, на чужую и желанную, диллайн забыли песни Буджэйра. Оглохли и онемели. Совсем, словно отрезало, и казалось, что так будет всегда.

И вдруг… Диллайн пела, диллайн звала, диллайн ранила каждым словом, точно острейшим лезвием срезала тончайшие полоски кожи. И завораживала своей изысканной простотой, как когда-то летним полднем, певица-танцовщица околдовала Хереварда Оро без капли магии. Она лишь служила богине, проникая в таинства гармонии, постигая ее законы. За томной медовостью взора таилась непреклонная воля, и сила достаточная, чтобы противостоять зову Предвечного. Она ушла к Меллинтан в Свет так же решительно, как брала самую верхнюю ноту.

– Калэйр? – осторожно позвал эсмонд.

Шепотом, чтобы не спугнуть призрак.

– Да, – отозвалась Илуфэр.

Губы ее все так же мягки, а пепельные волосы пахнут чем-то древесным и терпким… Маг и музыкантша – это так пошло, что никто из знакомых не поверил бабским сплетням, кроме самих высокородных сплетниц. Прекрасный Файрист повидал таких историй превеликое множество, пресытился душистой горечью несчастливой любви людей, не созданных друг для друга. Вот если бы мужчина из рода Оро воспылал страстью к другому мужчине, причем низкого происхождения, к примеру, тогда – да, общество всколыхнулось бы… Но танцовщица…

Конечно, он знал, что все это иллюзия, морок и злонамеренное волшебство, и девушка, что извивается под ним, совсем другая, и зовут ее иначе, но разве человеку не свойственно предаваться самообману? До тех пор, пока Херевард Оро остается человеком, это простительно. А потом, когда исполнится задуманное, ему станет все равно. Так стоит ли жалеть о мгновении слабости?

– Калэйр…

«Это хорошо, что еще помнишь о ней, Херевард». Мысли у дамы-аннис Сар звучали точно так же, как когда-то голос – с едва уловимым акцентом уроженки юга. Юга Буджэйра, разумеется.

Калэйр появилась на свет в тех же краях, что и песня. Только не в деревенской хижине, а в настоящем дворце. Среди роскоши, утонченной до такой степени, что она граничит с аскетизмом. Только единственное в своем роде чудо – меньшего можно даже не предлагать. Неудивительно, что древний княжеский род, восходящий к первым дням творения, однажды породил совершенство ума и красоты. Так как же забыть о той, что, ступая босыми ногами по грязи, оставалась незапятнанна?

Там, в южной жаркой земле, каждое утро с озерного дна, из тины и грязи поднимаются цветы – прекрасные и нежные, и раскрывают лепестки свои подобно объятиям навстречу первым лучам солнца. И нет ничего чище цветка, порожденного черными непрозрачными водами. Так пелось в песне.

«Как поживаешь, моя милая Итэль?»

Херевард был ей благодарен, как никогда прежде. За то, что подарила эту иллюзию. И песню.

Кажется, аннис насмешливо хмыкнула. Или ему показалось?

«Неплохо. Разочарован?»

«Скорее – нет, чем – да. Не так часто выдается случай пообщаться с покойником. Я ведь не шуриа, как-никак».

Никогда на его памяти эта женщина так злорадно не хохотала.

«Тебе виднее, вероломный друг мой. Тебе, конечно же, виднее. И вообще уважительнее надо с мертвецами, Херевард. Особенно теперь».