После долгих размышлений Льюис задает самый глубокий вопрос, который мучил многих страдальцев: «Где же Бог?» «Когда вы счастливы, и счастливы настолько, что в Боге просто нет нужды, когда ваше счастье столь сильно, что так и хочется счесть все Его притязания на вас досадной помехой, если вы все-таки опомнитесь и обратитесь к Нему с благодарностью и хвалой, Он распахнет вам объятья, – по крайней мере, чувствуется это так». Но когда Льюис нуждался в Нем более всего, Бог, как ему казалось, отсутствовал. «Стоит обратиться к Нему, когда ты в отчаянии, когда ничто другое тебе не помогает, и что же? Дверь захлопнулась перед твоим носом, и ты слышишь, как поворачивается ключ в замке, как громыхает засов, а потом – тишина. Какой смысл ждать у двери? Чем дольше ты ждешь, тем выразительней становится молчание. Что это значит? Почему Он так явно присутствует, когда мы живем в благополучии, и отсутствует в трудные моменты?»[457]. Один друг напомнил ему, что Иисус из Назарета в минуту глубокого отчаяния тоже взывал: «Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?» (Мф. 27:46). Льюис ответил: «Разве это помогает что-нибудь понять?»

Льюиса мучил вопрос, где Бог, когда Он нам так нужен, но в то же время он хотел понять, что все эти страдания говорят о Нем. «Не то чтобы мне (надеюсь, что это не так) угрожала опасность утратить веру в Бога. Реальная опасность состоит в возможности поверить в то, что Он плохой. Кошмарный вывод, который меня страшит, – это не вывод “значит, никакого Бога нет”, но: “Значит, Бог именно таков, и хватит себя обманывать”».

Льюис мучительно пытался понять, как всемогущий Бог мог причинить такую боль тому, кого Он любит. Быть может, Бог похож на искусного хирурга? «Чем он добрее и добросовестнее, тем увереннее и безжалостнее режет. Если бы, уступая мольбам пациента, он остановился, не доведя операцию до конца, вся перенесенная раньше боль оказалась бы бессмысленным мучением». Но так ли уж необходимы, сомневается Льюис, боль и страдания? И отвечает: «Что ж, выбор за вами. Мучения реальны. Если они не являются необходимостью, значит, Бога нет или Он злой. Если же существует добрый Бог, мучиться необходимо, ибо даже хоть немного доброе Существо не могло бы причинять боль или ее допускать, не будь это необходимостью». «Что люди имеют в виду, когда говорят: “Я не боюсь Бога, ибо знаю, что Он благ”? Они что, никогда не были у дантиста?»[458].

Хотя пытливый ум заставлял Льюиса задавать трудные вопросы, он всегда сохранял веру. И в спектакле, и в фильме «Страна теней» Льюис, как можно заключить, ее теряет. Но и его письма, и свидетельства многих людей, хорошо его знавших, указывают на то, что после смерти Джой его вера стала еще крепче. Он задавал бесконечные вопросы лишь о Предмете своей веры.

Льюис вспоминал слова Евангелия: стучите, и откроется вам. Но перед ним была «только запертая дверь, непроходимый барьер, пустота, полное небытие»[459]. Он не просто стучал, он, по его словам, в отчаянии пытался выломать дверь. «Стучаться – не значит ли это молотить и бить в дверь ногами, как безумный?» – спрашивал он. В итоге он пришел к мысли, что отчаянный поиск помощи, может быть, мешает ему эту помощь получить: «“Воздастся тому, кто имеет”. Надо уметь получать, иначе даже Всемогущий не сможет ничего вам дать. Возможно, собственная страсть на время разрушает эту способность»[460].

Ощущение присутствия Бога возвращалось к нему постепенно, как рассвет после теплой летней ночи. «Когда я обращаюсь мыслями к Богу, мой ум уже не наталкивается на запертую дверь; когда я думаю о жене, он уже не стоит перед пустотой – уже нет того беспокойства о ее образе, что живет во мне. Мои заметки отчасти отражают этот процесс, но не в такой степени, как я бы того хотел. Быть может, оба этих изменения недоступны наблюдению. Внезапного, резкого, исполненного чувств перехода не было. Скорее это похоже на комнату, где постепенно становится теплее, или на наступление дня. Такие перемены замечаешь не сразу»[461].

Льюис не получил ответов на все свои вопросы. Но он обрел нечто, что называл «совершенно особым “отсутствием ответа”. Это не запертая дверь. Скорее это тихий и уж точно не равнодушный взгляд. Как если бы Он покачал головой не в знак отказа, но просто не спеша отвечать и словно говоря: “Тише, сынок, ты просто не понимаешь”»[462].

Вспоминая дни скорби об утрате, Льюис понял: он сам все усложнил, ибо думал не о Боге, а о себе. «Бог не пытался испытать мою веру или мою любовь, чтобы оценить их истинность. Он и так обо всем знал. Не знал именно я». Быть может, теперь Льюис на опыте понял смысл тех слов, которые он написал за двадцать лет до того в книге «Страдание»: «Само по себе страдание – не благо. Хорошо в нем лишь то, что страдающего оно иногда подчиняет Божьей воле, а в других – порождает жалость и деятельную доброту. В падшем и частично искупленном мире дело обстоит так: а) от Бога исходит чистое добро; б) чистое зло – от Его мятежных созданий; в) Бог использует это зло в Своих целях; г) возникает новое, производное добро, которому способствуют принятое страдание и сокрушение о грехе. Бог всегда может обратить зло в добро, но это ни в коей мере не оправдывает злодеев»[463].

* * *

Льюис все же примирил в себе страдания и веру; Фрейду это не удалось. В мыслях Фрейда страдания – и его собственные, и тех, кого он любил, – не могли сосуществовать с представлением о любящем и всесильном Творце. И проблема страданий давала ему главные аргументы против бытия Творца.

В своей статье «Религиозный опыт» Фрейд говорит, что «Бог допускает ужасные события». Сам Фрейд призвал бы Бога к ответу. Подобным образом в письме к бостонскому доктору Джеймсу Патнему он сердито и пренебрежительно пишет о Боге: «Я не испытываю страха перед Всемогущим. Если бы мы встретились, у меня к Нему было бы больше претензий, чем у Него ко мне»[464]. Тот, кто много страдал, может понять злость Фрейда. Но на кого же он, атеист, сердится?

Работа с пациентами убедила Фрейда в том, что страдания распространены повсеместно. У некоторых, как он мог наблюдать, развивались серьезные эмоциональные расстройства, вплоть до психозов, ибо это позволяло им убежать от невыносимо мучительной реальности. Когда внешняя или внутренняя реальность становится слишком тяжелой, пациент создает свой собственный мир. В «Основных принципах психоанализа» Фрейд пишет: «Наш клинический опыт свидетельствует о том, что развитие психоза ускоряют такие ситуации, при которых либо невыносимо мучительной становится реальность, либо крайне интенсивными – инстинкты: в обоих случаях с Я соперничают или Оно, или внешний мир, а итог один и тот же»[465].