– Я так на них и не взглянул, – спохватился Тарасов. – Ну-ка, ну-ка…

– Мне кажется, теперь уже отпала необходимость искать ухажера Клавдии Лернер. Про браслет мы и так все знаем из дневника реквизитора.

– Ухажер – это вот этот, что ли? С волнистым чубом?

– Ну да, он повсюду рядом с актрисой.

– Да это же Тройченко! – оживленно воскликнул Тарасов.

Федор бросил изумленный взгляд в зеркальце заднего вида.

– Ты уверен? Он совсем не похож на себя нынешнего.

– Когда тебе вставят большие фарфоровые зубы, ты тоже станешь на себя не похож, – пообещал режиссер. – Может быть, стоит все-таки поговорить с нашим почетным директором? Почему он никому ничего не сказал про браслет, если точно знал, что это не подделка?

– Почему, почему… Что, если он сам его выкрал? – пожал плечами Федор. – Между прочим, друг Светланы Корабельников сказал мне, что кроме убитых девочек только Тройченко входил в гримерку Марьяны в день премьеры.

– Все друг на друга наговаривают, – посетовал режиссер. – Никому нельзя верить.

– Корабельникову нет смысла сочинять.

– Да откуда ты знаешь? Может быть, это он сам украл браслет, а теперь пытается свалить все на кого ни попадя. Что, если и Оксану Полоз он задавил?

– У него нет машины, я поспрашивал, – парировал Федор.

– Допустим, он ездит на папиной или дядиной. Друг мой, ты попал в театральную среду. Если тебе что-то говорят, дели все на двадцать четыре. А то и на сорок два.

Когда они вошли в театр, их окутала непривычная тишина. Раньше отовсюду слышались звуки – голоса, музыка, перестук каблучков, шум передвигаемой мебели… Сейчас все словно вымерло. Люди, будто привидения, проскальзывали мимо, кивали и исчезали. Даже охранник на входе был похож на толстого угрюмого призрака, способного объясняться только жестами.

Тарасов сбегал к Аделаиде и выяснил, что в реквизиторской сейчас находится следователь.

– Пойдем, устроим нашему другу сюрприз, – предложил он.

– Какой сюрприз? – раздался голос позади них.

Федор усмехнулся. Вероятно, после того, как практически у него под носом прикончили Возницына, Зимин всюду появлялся как Фантомас – неожиданно и бесшумно.

Они с Тарасовым одновременно обернулись, и следователь предстал перед ними в позе терпеливого ожидания.

– Как вы узнали, что мы здесь? – удивился режиссер.

– Я почувствовал запах пива, – сдержанно ответил тот. – И вашей туалетной воды.

– Вкусный запах, правда? – спросил Тарасов. Он явно находился в ажиотаже и даже пританцовывал от нетерпения.

– Слишком сладкий, – ответил следователь. – Мне больше нравятся горькие запахи.

– Чтобы можно было добавлять в шампунь от вшей? – обиделся режиссер. – Кстати, мы к вам по делу.

– Вот так прямо и ко мне? – усмехнулся Зимин, проигнорировав его выпад.

– Ну, вы же ведете следствие, – буркнул Тарасов.

Федору надоела их перепалка, и он решил вмешаться.

– Вы уже прочитали дневники Возницына?

– Разумеется, прочитал, – ответил следователь. – Надеюсь, вы не вырывали из тетрадей странички на память?

– Помните, там речь шла о диадеме?

– Если вы хотите сдать ее как вещдок…

– Да погодите вы! – не выдержал Тарасов. – Взгляните сюда.

Он развернул журнал и сунул Зимину в руки.

– Вполне возможно, что это и есть та самая диадема, – подсказал Федор.

Зимин некоторое время молча смотрел на снимок, после чего закрыл журнал и проверил дату его выхода в свет.

– Свеженький, – подсказал Тарасов. – Верстался, конечно, недели две назад, а то и раньше, но все равно. Как? На месте ли эта штука?

– Этой штуки в реквизиторской нет, – задумчиво ответил Зимин и снова раскрыл журнал. – Откуда он у вас?

– Дама, которая писала статью, только что мне его подарила. Там, кстати, есть моя фотография.

– Прекратите паясничать, – сердито бросил Зимин.

– Вы прослушали аудиозапись из телефона, который у меня забрали? – с тревогой спросил Федор, на секунду отвлекшись от темы.

– Может быть, напишете для меня вопросник? – неожиданно рявкнул на него Зимин. – Мне больше нечем заняться, как перед вами отчитываться. Идет следствие – это все, что я могу сказать.

В этот момент зазвонил его мобильный телефон.

– Да, пропустите его, – бросил он в трубку, выслушав собеседника. – Пусть поднимается на второй этаж.

– Сестра Виктора считает, что его убили из-за этой записи, – Федор не дрогнул.

– Я помню все, что вы мне рассказывали, – Зимин немного успокоился.

Федор хорошо понимал его состояние – косвенные улики множились, но множились и преступления, которые по горячим следам раскрыть не удалось. Наверняка у него неприятности. Возможно, его даже хотят снять с этого дела.

Тем временем в конце коридора появился пожилой господин весьма респектабельной внешности, с коротким ежиком седых волос, в отлично пошитом светлом костюме и с кейсом в руке. Зимин повернулся к нему и сказал:

– Проходите сюда, пожалуйста.

Когда господин приблизился, он представился и спросил:

– Кто вы такой? Охранник передал, вы пришли к Возницыну.

Господин достал из кармана визитку, зажал между средним и указательным пальцем и протянул Зимину.

– Остоцкий Герман Юрьевич, ювелирный дом «Императрица», – сообщил он, мазнув взглядом по Федору и Тарасову, которые совсем не походили на работников правоохранительных органов.

– Не будем стоять в коридоре. Вы тоже идите со мной, – бросил Зимин через плечо.

Сделал несколько широких шагов и распахнул дверь в комнату, которую явно избрал местом своей дислокации: здесь на длинном столе расположился ноутбук, лежала папка с бумагами. Рядом Федор увидел телефон Виктора, блокнот и ручку.

Комната казалась полупустой, возле стены стояли длинная банкетка и несколько стульев с ледериновой обивкой.

– Прошу вас садиться, – сказал Зимин. Это прозвучало бы церемонно, не будь его тон столь официальным.

На лице Остоцкого не дрогнул ни один мускул. Только цепкий взгляд выдавал его напряжение. Он взял за спинку один из стульев, отодвинул от стены и сел так, чтобы оказаться прямо напротив следователя, но на достаточном расстоянии от него.

– В настоящий момент мы расследуем смерть Петра Валерьяновича Возницына, – сказал Зимин, не спуская глаз с ювелира.

– О, – пробормотал тот. – Ясно. Дело в том, что Петр Валерьянович недавно обратился к нам с предложением. Хотел продать одну невероятно ценную вещь.