— Бери, надевай, сына!

И Вася, всё ещё офигевший от происходящих чудес, с радостью предложенные вещи надел, попутно глядя, как мамин мешок всасывает в себя, словно пылесос, останки врача и с жадным урчанием чавкает, как какое хищное животное.

«Брр, — мысленно сказал себе Вася, — ну и дела здесь творятся». Решил, что если и спит, то лучше больше не просыпаться, потому что во сне он находится или наяву — это не важно. Главное: он снова здоров и может ходить — и оттого счастлив.

А мама с папой стоят в коридоре, торопят идти за ними, и Вася спешит. Теперь они вместе не то идут, не то летят. Всё с Васей происходит как в волшебном сне, где с потолка кружит сам по себе крупный белый снег, а стены, пол — покрываются коркой льда и изморози. Свет в лампочках на потолке тоже словно замерзает, становится тусклым, серым…

— Сейчас наведём здесь порядок, а потом будет тебе, Вася, подарок! — в снежном ветре проступает шёпот, и вот — не успел Вася моргнуть, как они оказываются возле поста медсестры, где громко храпит за столом Камелия Ахмедовна.

— Чую, она тоже гнилая! — хихикает, как девчонка, мама и снимает мешок с плеча, командуя тому: «Фас!»

Затем всего на мгновение Вася видит в очертаньях мешка красную крупную собаку, с виду мастиффа, а потом снова обыкновенный мешок. И тот вдруг сам по себе в прыжке перелетает через постовое стекло и буквально проглатывает медсестру, надеваясь на её голову и растягиваясь всё больше и больше, пока Камелия Ахмедовна полностью не оказывается внутри. Тогда мешок успокаивается и замирает, а изнутри его слышатся ярые приглушённые вопли и крики, которые внезапно становятся громче, но вскоре стихают совсем, когда мешок громко чавкает и крепко сжимается.

— Не плачь, сына! — ласково говорит мама. Так надо поступать, чтобы польза была остальным с этой гнили…

Вася в ответ хлюпает носом, он сам не знает — почему, но медсестру ему жалко.

Мешок вскоре уменьшается до нормального размера, только теперь он толстый, словно внутри лежат подарки, и мама ловко перекидывает его через плечо.

— Поторопимся! — бодро говорит папа, и они все вместе снова то ли идут, то ли летят, но на этот раз останавливаются возле каждой закрытой двери палат, где папа с мамой принюхиваются и прислушиваются. А затем они улыбаются и открывают мешок, чтобы через тонкую щель под дверью, впустить туда из мешка белый свет, поясняя, что он принесёт кому полное исцеление, а кому даст умереть во сне легко и без мучений.

Так они обходят всё здание, не пропустив ни одной палаты с больными внутри, пока мешок не пустеет.

Затем, взявшись за руки, все вместе вылетают из окна в коридоре и так летят далеко-далеко, а внизу, на городских улицах, люди до самого утра празднуют Новый год, взрывают шумные хлопушки, петарды и устраивают фейерверки.

— Эх, как же время быстро летит, сына, — говорит, приземлившись на мосту за городом, папа.

— Ну, ничего, у тебя теперь ещё много праздников будет, Вася. Ты снова здоров и можешь начать жить сначала — так, как того сам захочешь! А нам пора прощаться, — говорит мама, и её голос дрожит.

Слёзы застилают Васе глаза, потому что он узнаёт этот мост и замёрзшую речку под ним. Здесь давным-давно погибли его родители.

— Вот, держи! — протягивает сыну мешочек с драгоценностями папа. — Хватит и на новые документы, и на всё остальное с лихвой.

— Иди через лес, там недалеко будет деревня, где люди ещё не прогнили. Они тебя приютят.

Низкорослый папа обнимает спереди Васю за пояс, мама со спины крепко, с чувством стискивает его плечи.

Он догадывается, что мертвые плакать не могут и что больше они никогда не увидятся. Вася плачет за всех, всхлипывает, ведь ему так хочется, чтобы родители остались.

— Не смотри! — шепчет папа и первым уходит к краю моста, чтобы исчезнуть.

— Прощай, сынок! — говорит мама и идёт следом за ним.

Вася сжимает в руках мешочек и медленно, с неохотой отворачивается. Он смотрит в сторону леса и думает: забудет ли он обо всём когда-нибудь и сможет ли вообще забыть? Но точно знает одно, что теперь будет жить по-настоящему.

Гудение — и ярко-белый свет бьёт из всех щелей. Пол дрожит под ногами. Стены шуршат… Коридор упёрся в тупик с лазом, узким — наверное, и Варюша не пролезет. Но другого выхода нет.

Снимаю прибор с запястья, и лампочка-глаз обнадёживающе вспыхивает зелёным. В слезах глажу дочку по голове. Объясняю: надо влезть в эту дыру — и ползти, пока не найдёт тёмное место.

От моих слов глаза Варюши в панике расширяются. Она умоляет:

— Мамочка, не надо… Не хочу туда одна, мамочка!..

Худенькие плечики дочки сотрясаются от рыданий. Я сглатываю ком в горле и настаиваю:

— Варя, послушай, ты должна… ради меня, родная.…

Обматываю тоненькое запястье ремешком прибора.

***

… Суббота, ясное погожее майское утро. Совсем не хочется спать, да и улица зовет погулять. Варюша, четырёхлетний жаворонок, просыпается ровно в шесть и сразу бежит в нашу с мужем спальню и ищет папу.

— Вафельки с черничным вареньем будешь? — зеваю.

Малышка забирается на кровать. Каштановые волосы спутаны, словно дочка всю ночь не спала, а носилась без оглядки.

Пижама Варюше коротковата — подмечаю и снова объясняю ей: папа вернётся из командировки завтра, а сегодня мы пойдём гулять в парк, будем есть мороженое, покормим уток в пруду. Дочка расплывается в проказливой улыбке, точь-в-точь как у папы; на щеках проступают ямочки, и она кивает.

Лёшка смотрит точно так же. Гляжу на неё и думаю: наверное, за тёплый взгляд мужа и полюбила.

***

… Мы шли мимо торгового центра. Варваре приспичило в туалет. Возможно, это и спасло нас… Забежали в торговый центр. Едва успели сделать свои дела, как под ногами вздрогнул пол. С треском подскочила плитка, туалетные кабинки закачались и сложились,