Облако пыли стояло над расположенным недалеко самым большим рестораном города «Феникс». Это его взорвали подпольщики за то, что он стал излюбленным местом, где собираются по вечерам немцы. Подкатили к одной из стен целую грузовую машину со взрывчаткой и рванули. Сделали это, когда никого в помещении не было, не только ни один немец, но и никто из датчан не пострадал физически, да и хозяин тоже, так как у него было все застраховано. А у ресторана только вывалили одну стену, и все, здание осталось цело – такие неумелые подрывники, вся сила взрыва пошла в разные стороны, в воздух, а не на дело. Впрочем, это виделось во многих акциях датских партизан – их интересовал не столько результат, как совершение самой акции. Было что-то мальчишеское, какое-то несерьезное озорство во всех действиях, которые никакого существенного вреда оккупантам не приносили. Как тут было не вспомнить наших партизан, «лесных братьев», державших под своим контролем целые тыловые области, загнавших немцев на охраняемые пятачки, откуда они и нос высунуть боялись.

Да, европейское сопротивление, во всяком случае, в Дании – детская игра сравнительно с русской борьбой за свободу своей страны. Странное дело – эти сравнения у всех, с кем приходилось говорить, вызывали чувство гордости и удовольствия, радости за своих, за наших, и партизан ли, солдат ли, хотя ведь они, эти партизаны и советские солдаты, были нашими недавними противниками и по сути оставались нашими врагами.

Во время своих поездок по батальонам, которые я делал почти ежемесячно, посещая каждый раз два, а то и три батальона, я старался заводить как можно больше личных контактов с офицерами и солдатами, чтобы чувствовать, так сказать, пульс настроений.

Когда прошла первая пора новизны впечатлений, когда наши люди отъелись на датских харчах, перестали удивляться всему новому, что мы здесь видели – вступила в действие старая мудрость: не хлебом единым жив человек! Нужно было что-то делать, что заполнило бы душевную пустоту, внутреннюю опустошенность. Ни наша газета, ни наши доклады, речи и выступления, ни гастроли оркестров и групп самодеятельности, которые организовывали мы усиленно по батальонам, не заполняли эту пустоту. Самое большее, чего мы достигали, это – заполняли какую-то часть свободного времени наших людей, на короткие часы отвлекали их от невеселых и тяжелых раздумий о своей и общей нашей судьбе, о непоправимости сделанного выбора…

Все чаще и чаще слышалось о пьянстве. «Аквавит» – датская водка – был всем доступен. Сахар был также доступен – появились самогонщики. Русскому человеку не составляет труда наладить самогоноварение. Кто не мог или не хотел топить свою ностальгию в вине – терпел ее молча, страдая про себя, втайне. Некоторые не выдержали – стали учащаться самоубийства.

Один лейтенант, которого по его просьбе мы перевели из пропагандистов в строевые офицеры, через 2–3 месяца после этого перевода застрелился, сидя в саду на скамеечке со своей девочкой – датчанкой. Просто взял, достал пистолет и шлепнул себя в висок, на глазах у остолбеневшей от ужаса девчонки. Не подумал даже о том, в какое положение ставит свою подружку, ведь на ту обязательно упадет подозрение в убийстве – хорошо, этого не произошло.

В другом батальоне, во время концерта оркестра, приехавшего от соседей, концерта, который давали в городском саду с летней эстрады, где присутствовало много и горожан, вдруг на сцену выбежал перед рампой пьяный старшина с двумя связанными немецкими гранатами и крикнул: «Прощай, братва, сейчас я рвану», – и рванул. Сам погиб, конечно, но были раненые и среди зрителей, особенно в первых рядах, где сидели, как почетные гости, жители городка, в котором был этот концерт.

Тяжело переносит русский человек разлуку с Родиной, особенно – насильственную разлуку. По самому себе я это ощущал очень остро, но вынужден был крепиться, не показывать вида. Слова, сказанные одной очень известной дамой нерусского происхождения: «Я отдам любое отечество за гостиницу без клопов», никак не применимы к нам, русским.

Один из батальонов, узнав, что ему из-под Острова придется уезжать куда-то на запад, в Европу, прихватил с собой целую русскую баню. Раскатали баню, загрузили платформу бревнами, кирпичами и камнями от каменки и привезли с собой в составе своего железнодорожного эшелона. Здесь, на датском берегу Северного моря, соорудили свою баньку, и каждый день там мылся какой-нибудь из взводов. Одна беда – берез для веников совсем не было, а захватить с собой сухих веников как-то не сообразили. Никто не думал, что в Европе с этим делом неразрешимая проблема!

Так шли дни за днями. Наши части стояли гарнизонами по укреплениям, построенным немцами на ютландском побережье Северного моря. Немецкий персонал был, в основном, технический – артиллеристы батарей тяжелых орудий береговой артиллерии, укрытых в глубоких казематах в недрах береговых скал, радисты, связисты, персонал по обслуживанию примитивных тогда радарных установок.

И здесь нам отведена была роль пушечного мяса. В случае высадки нашим солдатам из их окопов пришлось бы отражать вторжение, на их головы обрушился бы первый удар.

Но этого не случилось. Мир на датской земле в то время, как кругом в Европе все кипело и горело, прерывался лишь кратковременными и местными, почти игрушечными действиями местных групп сопротивления, не причинявших немцам никакого сколько-нибудь существенного вреда.

Так прошел год, и начался второй. За это время мне несколько раз пришлось съездить в Берлин с докладами о местной обстановке и за получением устных инструкций и указаний. Впервые пришлось отправиться уже через три недели после приезда, и, прибыв утром в Берлин, на квартиру Сахарова, где я должен был остановиться, привезя для фрау Пагель увесистую посылку «от датских щедрот», уже вечером того же дня я попал под тот первый массированный налет на Берлин, который уничтожил центральную часть города.

Мы только что сели за стол, сервированный признательной хозяйкой, фрау Пагель, с помощью содержимого моих двух чемоданов.

Мы – это Жиленков со своим адъютантом Фрелихом, Кромиади, Ресслер и Ламздорф. Все съехались по моему приглашению.

Но уже перед тем, как садиться за стол, мы услышали «Аларм» – противный, тягучий и такой тревожный вой сирен, предупреждающий население о воздушной тревоге. Через несколько минут прибежала запыхавшаяся молодая девица, рассказавшая нам, что в ближайшем кино был прерван сеанс и было объявлено о необходимости всем укрыться в бомбоубежищах. К городу приближаются крупные соединения английской авиации.

Все посмеялись, уже не первый раз слышали такие предупреждения, я же новичок, если не считать большого налета советской авиации на Псков летом сорок третьего, когда удар был нанесен по вокзалу и немецкому аэродрому недалеко от вокзала, город же почти и не пострадал.

Едва успели мы выпить по первой рюмке коньяка, как над головами послышался шум самолетов и следом за ним взрывы бесчисленных тяжелых бомб, рушивших здания напротив и рядом с нами. Окна квартиры лопнули от взрывов, динамические воздушные волны побросали нас друг на друга, перевернули мебель в квартире, выпивка явно не удалась.