моим внуком – самое лучшее, что может быть на свете, даже когда все идет не по плану.

Здесь такая библиотека, о какой когда-то мечтал мой брат; такая, о какой мой милый, славный Джордж всегда говорил. Я устроила ее так, как он себе воображал. Высокие стеллажи темного дерева, которые заполнены классикой в кожаных переплетах. И среди них, конечно, есть и полное собрание книг о Нарнии, подписанное Джеком. После «Льва, Колдуньи и Платяного шкафа» вышло еще шесть книг. В библиотеке есть передвижная лестница, которая катается вдоль стеллажей, благодаря чему я могу достать с верхних полок томик Джорджа Макдональда или Г. К. Честертона или одну из множества новелл Дороти Ли Сэйерс, оставленных мне мамой. На средних полках в алфавитном порядке расставлены книги по физике и математике, от Эйнштейна до новейших теорий человека по фамилии Хокинг. В другом конце библиотеки разожжен камин. Он настолько большой, что в него можно зайти и встать в полный рост.

– Расскажи мне ту часть про путешествие в Данлюс, – просит Джордж.

– И про замок, – Джордж с улыбкой выдыхает. – В Ирландии.

Ирландия, земля дикой мечты и приключений, откуда родом его дедушка. Мы брали его с собой туда много раз, и мы каждый раз ездили в Ирландию в канун Рождества.

– Мы обязательно доберемся до этого момента, – отвечаю я.

– Давай доберемся прямо сейчас! – еще чуть-чуть и он лопнет.

– Но все, что происходило до замка, тоже очень важно.

Джордж устраивается поудобнее у меня на коленях и перелистывает за меня страницу.

– Это моя самая любимая картинка, – говорит он.

Он показывает пальчиком на великолепный рисунок, на котором изображен лев Аслан, стоящий за спиной молодого Джека Льюиса, пока тот делает свои зарисовки в маленькой комнате в Белфасте. Рисунок со львом раскрашен теми карандашами, которые я однажды купила брату в книжном магазине Блэквелл.

– И моя тоже, дорогой, – говорю я. – И моя тоже.

Ветер шелестит молодыми буковыми листьями по стеклу. Наступил март. Весна, скрытая под промерзшей твердой землей, начинает свое движение и стремится к новой жизни.

Я читаю своему внуку. Читаю о встрече с мистером Льюисом и том, как Уорни заметил меня, прячущуюся в лесу за их домом. Читаю ему истории жизни мистера Льюиса, которые переплетаются с историей о Нарнии. Читаю о путешествиях, которые Джордж совершал в своем воображении, и о той нашей поездке в крепость Данлюс. Я останавливаюсь на каждой странице, чтобы внук мог поразглядывать картинки с Асланом и молодым Джеком Льюисом: вот он на чердаке, пишет о Самшите, а вот – в классе школы-пансиона, которую он так ненавидел, а тут – в окопе под Францией, а на этой – в своем кабинете в Оксфорде. Продуманные до мельчайших деталей рисунки сменяются страница за страницей, а выражение лица льва на каждом рисунке соответствует ситуации: он изображен ровно настолько заботливым, свирепым или мудрым, как того требует момент.

История уже близится к концу, как вдруг меня прерывает знакомый голос.

– Здравствуйте, мои любимые, – к нам входит Подрик, в руках у него охапка дров. Я всей душой и всем сердцем тянусь к нему. Никогда не переставала тянуться к нему, начиная с той поездки в замок или даже с того момента на мосту через реку Чаруэлл, когда Подрик побежал за мной, чтобы проводить до середины пути в Килнс.

Волосы его как будто из серебра, из чистого серебра, как будто ребенок с коробкой красок взял и раскрасил его рыжие кудри. Мой муж написал два десятка бестселлеров – сказки и легенды ирландских деревень; он писал, даже пока преподавал в Мертоне все эти годы. А эта книга, которую мы сейчас читали с маленьким Джорджем, «Однажды в Платяном шкафу»?

Ее написала я.

А мой брат сделал к ней иллюстрации. Хотя он не знал о том, что я использую его рисунки в книге; он просто рисовал, пока я рассказывала ему истории.

Книга вышла уже позже.

Намного позже.

Подрик подкидывает дрова в камин и идет обратно, чтобы поцеловать нас обоих.

– Ну и до какого места мы добрались?

– До конца, – отвечает Джордж, – но сейчас начнем читать заново.

Я гляжу снизу вверх на Подрика, и он ухмыляется своей кривоватой ухмылкой, при виде которой сердце мое тает. Я вспоминаю тот момент, когда впервые поняла, что эта улыбка значит – там, на пороге моего дома в рождественское утро, – но окончательно в ее значении я убедилась в тот день, когда мы попрощались с моим братом навсегда.

Моего младшего брата не стало в конце 1950-х. С ним пришли прощаться люди со всей деревни. Жители каждого дома каждой улицы нашей деревушки собрались вместе вокруг моей семьи, чтобы поддержать нас. Они причитали и плакали вместе с нами, и скорбели, опустив глаза.

На похоронах я сидела в первом ряду с мамой и папой и даже не плакала: до этого я рыдала столько, что больше уже не могла. Я думала – глупая, глупая! – что из-за того, что я знала о неизбежности этого конца, я была к нему готова, и мне не будет так больно. Как будто я могла заранее выстрадать все и забыть об этом. Но это не так. Скорбь – цена за бесконечную любовь, цена, которую придется заплатить, но у меня не было другого выбора, и я не могла любить его по-другому.

В церкви я не оборачивалась, потому что не хотела вставать и с кем-то разговаривать, не хотела смотреть в знакомые лица, полные сожаления. Мама и папа попросили меня сказать пару слов о Джордже. И пусть обычно не принято, чтобы кто-то поднимался и произносил речь в англиканской церкви, где на погребении умершего священник читает нужные страницы из Книги общих молитв, я согласилась. Я знаю, что Джордж бы хотел, чтобы я что-то сказала. Я это точно знаю. От этого не становилось легче, но теперь это было необходимо, в этом и была вся разница.

Когда я поднялась со своего места, вышла в центр и встала лицом к скамьям, в третьем ряду я увидела мистера Льюиса и Уорни. Рядом с мистером Льюисом сидел Подрик Кавендер. Меня и без того трясло, но когда я увидела их, остатки сил покинули мои руки, и листы с моим убористым почерком чуть не упали на каменный пол. Хор пел прекрасный гимн на латыни. Я знала его слова в английском варианте, но почему-то сам факт того, что пели на латыни, заставлял мое сердце сжиматься от боли утраты.

Дух святой, дух