консерваторию по специальности «дирижирование», а потом приехала в заброшенную деревню работать учителем музыки. Учебных часов было мало, и Света решила поучиться на филолога. Деревенским при поступлении на заочное давались льготы. От других однокурсников Василия и Светлану отличало то, что они были примерно моего возраста, самостоятельные, целеустремленные и умудренные опытом выживания в немыслимых условиях.

– Симпатичный у тебя отец. И выглядит молодо, – оценил Василий Владислава, когда увидел его первый раз.

– Это мой любовник, – пояснила я.

Светлана ничего не сказала. Она жила с матерью в сарае и собиралась выйти замуж за хорошего электрика, у которого есть свой деревянный дом.

Когда с начала наших отношений с Владиславом прошло почти три года, он развелся с женой. После развода вскрылись такие подробности их семейной жизни, что воссоединение семьи Рушевых стало невозможным. На суде Аркадий изъявил желание остаться с отцом.

В нашем отделе института, да и не только в нашем, история Владислава получила огласку. За моей спиной стали шикать, женщины косились не со злостью, нет, – с завистью. Мужчины слащаво улыбались.

Мне захотелось покончить со всем разом: и с этой работой, и с Владиславом Игоревичем. Поставить жирный крест не только на нем, но и на всех мужчинах вообще.

Во время очередного отпуска я подала заявление об увольнении.

Владислав был и расстроен, и радостен.

Я надеялась, что не буду голодать: почти три года заочного обучения в университете давали мне право работать по специальности «учитель русского языка и литературы». Кроме того, в стране запахло переменами, как всем казалось, к лучшему: перед Новым 2000 годом президент Ельцин подал в отставку, и в марте 2000-го президентом избрали никому не известного Владимира Путина. Это была интрига! Зюганова с коммунистами знали все, эпатажного Жириновского – тоже, а про Путина не было известно ничего. В нашей области за Путина проголосовало более 60 процентов избирателей. И я проголосовала за него тоже. Измученная Россия поставила на него все. И сыграла в русскую рулетку.

Взросление

– Зульфия Альбертовна, – жеманно улыбнулась мне неприлично толстая женщина с распущенными волнистыми волосами, доходящими почти до пояса. Чересчур яркий макияж скрывал черты ее лица, и вольно-невольно взгляд приковывала огромная грудь, украшенная рядами разных бус, будто стоявшая на подставке.

Зульфия Альбертовна сделала жест, приглашавший присесть, и в глаза бросились натуральные камни огромных перстней, словно вросших в ее пальцы с ярко-красными ногтями.

Я села.

– Итак, вы желаете здесь работать, – глаза ее будто удивленно распахнулись. Они были так же темны, как и подводка вокруг глаз.

– Да. Если можно.

– Можно. Условия следующие: педагогическое образование, шестичасовой рабочий день, один выходной, не всегда воскресенье. Добавка к зарплате за сельскую местность и за вредность. Наш детский интернат, как вы знаете, для туберкулезных больных.

Я кивнула.

– Однако, такие больные – лишь 25 процентов всех находящихся здесь детей. В городе всего пять детских домов, и детей девать просто некуда. Поэтому остальные 75 процентов здесь – как бы выразиться… из социально неблагополучных семей. Они дикие, злые, они – звери! Вы знаете, что неделю назад в областном интернате случилось? Там девочку десятилетнюю два мальчика в тумбочку запихали! Она жива осталась, но инвалид: позвоночник сломали. Вы сразу должны им показать свое превосходство. Иначе они вас задавят.

Зульфия Альбертовна встала:

– Вы должны быть для них стервой, железной, непробиваемой… Только тогда они вас будут уважать. Уважать и бояться.

Зульфия Альбертовна сжала свою огромную ладонь в кулак и показала мне.

Я, не в силах говорить, опять кивнула.

– Так вы согласны? – спросила она меня.

– Да. Я постараюсь быть железной, – ответила я, понимая, что противоречить бронепоезду бесполезно. – Только у меня одна маленькая загвоздка: я хочу жить тут.

– Есть у нас деревянный флигель – наше общежитие, но ремонт там еще не закончен.

– Тогда я не смогу тут работать, а мне этого очень хотелось бы.

Зульфия Альбертовна глубоко выдохнула и решительно произнесла:

– Ладно! Жилье мы тебе предоставим.

Я еле сдерживала свое ликование.

Через неделю приступила к работе. Интернат располагался в часе езды от города. В лесу, у Волги, дети круглосуточно, а некоторые круглогодично оздоравливались, проживая и обучаясь в национализированной в годы Великой революции барской усадьбе.

Мне дали 7-й и 8-й классы. Шустрые, непоседливые дети. Неряшливые, аккуратные, сопливые, скромные, распущенные, тихие и крикливые.

У всех тоска по дому и желание увидеться с родителями. Одних мама с папой навещали каждую неделю (это была редкость), других – раз в месяц, а кого-то не забирали домой и на летние каникулы. Поскольку к работе я приступила с началом учебного года, пришлось разбираться с обратной ситуацией: родители не могли привезти детей с каникул в интернат.

Зульфия Альбертовна дала мне, как и другим воспитателям, по три городских адреса, попросив выяснить настроение пропавших с детьми родителей.

По первому адресу встретила меня поникшая девочка-женщина и на вопрос о ее сыне Игоре Грошеве сообщила, что он сбежал из дома, как бывало не раз, но его скоро отыщут и привезут в интернат.

По второму адресу с пометкой «Катя Лихова» на мой звонок матерно заорали. Я звонила еще и еще. Среди взрослого крика за дверью послышался плач ребенка. Выбежали соседи по площадке и, нисколько не удивляясь, вызвали милицию.

По третьему никто не отвечал, хотя я наведалась туда раз пять.

Игоря Грошева вскоре привезли. Талантливый, бравый мальчик. В интернате ему нравилось командовать другими детьми. Катя Лихова тоже появилась и наделала много шума: у нее обнаружили чесотку и отправили домой. А вместе с ней еще трех девочек.

Вообще, суматошно было. Дети убегали домой, а мы, воспитатели, ночью бегали за ними по лесу, потому что знали: по дороге асфальтовой не побегут. Подросткам неведом страх смерти, они бравируют этим. Моя водка – ничто по сравнению с тем, что могли сотворить эти сорванцы: могли наглотаться «колес», обкуриться дряни, надеть себе на голову пакет с клеем и даже душить друг друга веревками. Все это – для ухода от реальности, которую все они – от паинек до сорванцов – понимали одинаково: БЕЗДОМНОСТЬ.

Раз на прогулке мои дети забрались на заброшенную баржу, и двое ребят спрыгнули в воду, а на улице был октябрь, и я не знала, умеют ли они плавать. Обошлось…

Подопечные дрались друг с другом, Игорек Грошев колотил других нещадно. Я вмешивалась, прерывала их, выясняла отношения, но на следующий день повторялось все снова. В конце концов не усмотрела, и Игорек сильно ударил девочку в