согласился Степа, — отца его боюсь. А Федька что? Как отец, так и он. Вот новые хлопцы у нас — Сенька Михайлов, Тарас Дорошенко, Илья Кочура! Это комсомольцы! Теперь нас, Нюра, уже сколько! А! Считай: ты, Оля, Даша, Галя, я и эти трое. Дивизия! Четыре бойца, четыре сестры милосердные! — захохотал он.

— Чего там сестры, — обиженно возразила Нюра. — Может, мы еще что-нибудь сделаем. Я вот как на хуторе была, так всё думала: что мы всё только говорим да разговариваем, а дела не видно. Вы тут без меня хоть бумажки по станице бросали, с коммунистом говорили, а я что? Вот сидим мы с тобой сейчас, а там, может, где-нибудь бой идет. Комсомольцы на фронте. Или вон в городе, Оля рассказывала, оружие собирают, арестованных освобождают... Давайте оружие собирать! У моей тетки кинжал есть, наган есть. Как ее муж помер, так она спрятала наган в скрыню. Я принесу, вот увидишь принесу.

— Подожди, Нюра, — тихо сказал Степа. — Может, скоро что и будем делать. А наган возьми. Я сам всё думал... А вот скажи — когда будет советская власть, как мы с тобой жить станем? Как все жить будут? Я первым делом возьму тогда тебя за руку и пойдем по станице. Я неграмотный, ты грамотная. Я скажу: «Пиши, Нюрка, всех бедняков на бумагу». А потом пойдем к комиссару и скажем: «Вот, люди, что всю жизнь маялись. Давайте им землю, семена, худобу, плуги давайте, все имущество, что беляки побрали, пускай на фуры грузят и везут обратно по хатам. А мне ничего не надо, меня учите грамоте, а как выучите, куда хотите определяйте». Будет у нас опять ревком, и всё будет по справедливости. Никаких батраков не будет, а пузаны пускай сами себе землю пашут, а зашебуршат, ■мы их к стенке, чтобы против советской власти не шли.

— А я, как школу кончу, так в город поеду в гимназию или в учительскую семинарию. Как возьмут большевики опять власть, так Галю и всех девочек опять в школу. Хорошо будет, Степа! У нас на хуторе что ни двор, то и контра. Ох, и богато живут! И под станицей у них земля, и на хуторе земля. Как думаешь, что с Мариной сделают?

— А ты б что сделала? — Степа пристально посмотрел на нее.

— Я? — Нюра вскочила. — Я б ее. Не знаю... Может, и не убила бы, а, знаешь, что? Я б ее из хаты прогнала, все б богатство ее в ревком отдала, а ее, змею, поселила бы в фенькиной развалюшке и сказала бы: «Живи, попробуй, как сладко». А ты?

— А мне таких людей никак не жалко. Я бы ей и развалюшки не дал.

— Убил бы?

— В тюрьму посадил бы да под суд, а там разберутся. А тебе жалко, если ее убьют?

Нюра подумала и сказала:

— Такую, как Марина, мне не жалко. Фенькину мать жалко.

— Ты, Нюра, знаешь, что? — Степа подошел к ней, — ты понимать должна, что нам, комсомольцам, теперь одна дорога: биться. Я еще мало что знаю, а меня такое зло берет! Ох, и злой я! Мне хочется, чтобы Гаркуша скорей поправился. Он сказал; «Как встану на ноги, тогда мы с тобой, Степан, таких

делов наделаем, что кадеты нас вовеки не забудут». А я что? Я один. Ни родных, одна бабка, да и та глухая. Я на 'Сто хочешь иойду.

— Чего ж ты один? Не один. А товарищи?

Степа внимательно посмотрел на Нюру. Она смутилась.

— Чего уставился?

— Товарищи — это правда, — оживился Степа. — А кто ж мне из товарищей самый лучший товарищ?

— Тебе видней. И Оля тебя уважает.

— Оля?

Подумав, он тихо спросил:

—■ Ты почему мне про нее сказала? Почему не про Дашу,, почему не про Галю? Почему не про хлопцев?

— Хлопцев твоих я еще не всех знаю. Кочуру еще никогда не видела, а про Олю так сказала... Ты не подумай чего...

— Ау тебя кто самый лучший товарищ?

— У меня? Дашу я люблю, Феньку! Оля тоже мне нравится.

И Галя. Мне все подруги.

— Больше никто?

Теперь уже Нюра внимательно посмотрела на Степу и вдруг засмеялась.

— Почему нет? Ты тоже товарищ...

— А я думал, что меня уже и не считаешь...

— Считаю. Только с хлопцами дружить это не то...

— Почему не то?

— Почему? Не знаю... Что ты от меня хочешь? — вдруг вспыхнула она. — Я никогда с хлопцами не дружила. Вот только с Федькой Тарапакой. Только он какой-то такой... Не то, что Мишка или другие. Ну, не знаю, как тебе объяснить... Давай про что-нибудь другое разговаривать, я про это не умею. Чего девчата не идут? Сидим вдвоем, как сычи. И хлопцев твоих нет.

— Еще рано. А тебе со мной плохо?

— Не плохо, а...

Она не договорила и еще больше смутилась.

Степа вдруг засмеялся.

— Знаешь что? Я тебе сейчас что-то скажу.

— Не надо.

—I Да я, Нюрочка, не про то... Я вот смотрю на Олю. на Галю, а ты не такая.

— Куда ж мне до них!

— Ну вот! Я же не про то. Ты вроде как сухая солома. К тебе серничок поднеси, ты сразу и пш! — пошла полыхать. Мне нравится, что ты все равно, как хлопец. Тебя б на коня посадить, дать бы тебе остру саблю. Ты в батьку своего, что ли?

-Л- А тебе мой батька нравится?

— Ого!

— Ну, и ладно. Значит, и будем с тобой хлопцами, — за-

смеялась Нюра. — Только ты со мной так и дружи, как с хлопцем.

Они засмеялись, но вдруг их смех оборвался. В углу сарая зашуршал камыш и раздался сдержанный шопот:

— Степан, ты?

— Конура?

— Я. А еще кто тут?

— Да вот Нюрка, — смутился Степан.

—• Ага. Это та, что всегда сердитая?

Он приблизился к Нюре, пытаясь разглядеть ее лицо. Нюре в свою очередь интересно было разглядеть Конуру, она уже слышала о нем и от Даши, и от Гали.

— Может, вам серничок засветить? — пошутил Степан.

— Засвети, — согласился Конура.

— Бросьте, не надо! — остановила их Нюра, — что я вам, картина какая?

— А