смело выпиваю шот и прокашливаюсь от скопившейся горечи, сжигающее нутро. Черт. Лекарство отменное, жаль, такая едкая, оставляет сильный ожог. Чуть погодя нега забирает переживания и уносит в небытие.

— Как ты вообще согласилась? — мрачно спрашивает Настя скорее для себя. — Ничего не имею против Кислицыной, потому что она свободная девушка, а тебя муж и сын ждут дома, не ведая, чем ты занимаешься. Ты открыто осмеяла достоинство Миши, Катя! Такое никто не прощает.

— Не угнетай, Настя, пожалуйста, — мерно просит шатенка и берет мою ладонь, сжимая.

Девушка напротив напыщенно складывает руки на груди, откидывается на спинку стула и осуждающе прожигает взглядом. Может, я заслужила такое к себе отношение.

— Можно я спрошу?

Киваю и все тело обмякает, забирая последние ненужные силы.

— Зачем ты рискнула? Не нужно было слушать моих дурацких советов…

— Ты не при чем, Оксана.

С каких пор это секция по сопливым откровениям?

— Наверное, я устала быть тем, кем не являюсь с рождения — порядочной, скрытной, потерянной, уставшей. А с Семеном…хотелось разрядки, хотелось ощутить глубину чувств, которые с Мишей стали сухими. На подобии… — Имитирую взрыв. — В общем, как-то так.

— Что ты с ним чувствовала?

— Что я — это я, — не думая, ответила.

— Это не отменяет того, что ты изменила ему! — гримасничает Настька, изгибая губы в злости. — Как ты собираешься из этого выпутываться?

Кажется, мои глаза скоро потонут в бровях, опускаясь до предела. Оксана выглядит удивленной, так как впервые встречает в нашем кругу такие страсти.

— Что за нападки, Настя? — не сдержавшись, вопрошаю. — Заносишь меня в черный список, словно я перестала для тебя что-то значить. Ты ставишь меня ниже плинтуса! Хотя окажись ты на моем месте, только в роли преподавателя и ученика, ты бы сама хлебнула насмешки дьявола…

Девушка шокировано раскрывает глаза, пораженная резкой защитой. Затем сглатывает, с печальной виновностью опускает глаза, прячась за панцирем. Долго разглядываю ее меняющиеся со скоростью света эмоции — от дерзкой до потухающей, — но только потом до меня начинает медленно доходить суть перемен. Чуть ли не плюется от ненависти к слову «измена», стыдиться чего-то, не бежит оправдать себя.

У нее тоже есть темная тайна!

— Настя? — Ловлю ее побелевшую руку, пальцем касаясь венки, что пульсирует значительно медленнее. Тяну на себя ее. Ресницы ее мелко дрожат, губы сжаты в тонкую линию, мне кажется, она может в любую секунду расплакаться. Черт. — Перестань казаться нам стальной, сбрось ты экипировку.

Оксана ловит другую ее руку. Почувствовав наше душевное присутствие, проникновение к ее частичке запретного мира, поднимает голову, и с придыханием выпаливает то, чего боялась столько времени:

— Вадик…он… — Проталкивает в себя воздух, только видно, что дальше он не поступает. Ее трясет от страха и смятения. — Он изменил мне.

— Что?! — одновременно обрушиваемся с вопросом на подругу с красными волосами, которые стали чуть длиннее.

— Не может быть! Как…как это получилось? — с возмущением негодует другая.

При знакомстве с ее мужем, мы верили, что хотя бы с ним она обретет то гавайское затишье, к чему она долго стремилась. Ни тусовок, ни потребности забыться от одиночества в алкоголе, ни назиданий от родителей, вечно требующие лучших результатов. По их вине плавание стало для нее «образцом состоятельности и примерного послушания», что привело к изоляции от любых водоемов. Ее диагноз ни в одну классификацию фобий не входит, поэтому психиатр заключил, что у нее тяжелое нарушение личности.

— Не знаю, — вырывает руки и закрывает лицо руками. Ей стыдно. На первый взгляд Настя выглядит ощетинившимся щенком, контролирующий своих сестер; если приглядеться, понимаешь, человек еле-еле держится. — Я стала за ним в последнее время наблюдать странные привычки. Хочет посмотреть, сколько времени, — смотрит туда, где нет часов. В ванной искал как-то ватные диски там, где их не бывает, но убеждает в обратном. Когда заходит в комнату, хочет что-то сказать, долго думает, словно вспоминает мое имя. И таких случаев постоянно!

— Да он иуда! Такое не может случиться!

Оксанка встает с места, подбегает к ней и притягивает к себе, давая возможность выплакаться. Подругу прорывает всерьез, тихо рыдает без остановки, шмыгает носом, стоит ей вспомнить еще какую-то пойманную деталь. Ревет похлещи волка.

Я гипнотизирую ее образ. Сжимаю холодные пальцы.

Во мне застревает ком отвращения к себе, едкий и ртутный. Такой, какой прежде не помогал увидеть мою жизнь со стороны. Мне следовало себя сдерживать, но без этого мы бы не узнали истину. Боже. Санта Барбара, однако, получается. Не так я представляла начало нового года! Не так.

— Нас-стя, — осипшим голосом зову ее. — Прости меня…

Она буравит меня в непонимании, за что я прошу извинения.

— Прости. Я обсуждала это…хотя у тебя такое твориться в доме. Ты не виновата в том, что случилось. Для Вадика найдется управа, раз решил за твоей спиной так насмехаться.

— Ты тоже не лучше.

— Знаю, — безумно улыбаюсь, — я дура. Конченная дура.

— Нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов21, девочки. У каждого из нас будут находиться карт-бланши, имеющие доступ к тому, что поможет заполнить нашу пустоту. Я ни в коем случае не оправдываю Вадима! Никогда! Ведь вы строили совместную жизнь на взаимодоверии. А у Кати…

Переводит взгляд на меня шатенка.

— С самого начала такие отношения были обречены на провал.

Стискиваю челюсть, получая пощечину. На провал… Так можно описать влечение, съедающее меня изнутри.

— Все-таки мы здесь собрались, чтобы не унывать. Мы с вами сильные, умные, красивые, ответственные. Как бы нас не распределила по углам жизнь, что бы в нас не поменялось, мы — это наше трио. Наши общие секреты, перебранки, шутки, посиделки. Вы для меня всегда пример… — Она прикусывает язык и с досадой молвит: — Естественно, без подробностей на семейные проблемы.

Наш столик разрывается смехом сквозь не обсохшие слезы и неловкие минуты.

— Это можно исправить. У Лазарева есть симпатичный друг. Такой же словесный проглот, как ты Оксанка!

Бьянки сквозь слезы смеется, Кислицына хмурится.

— Ты не переводи стрелки. Мы говорим о нас, а не обо мне и «каком-то друге», — пальцами обозначает.

Им бы как-нибудь встретиться, идеальное сочетание ненормальных.

— Я к чему веду, — берет со стола мохито, подзывая и нас, затем поднимает его вверх и читает: — Ничто нас не закаляет как наши же неудачи. Мы с вами влезали в столькие передряги… Это я молчу про украденные шоколадки с магазина. (У нас не было денег на шоколадки, а районные парни, с которыми тусили, предложили нам украсть что-нибудь. Они попались полиции, мы вырвались кое-как). И про