— Ох, и женишка ж ты себе нашла, Глашка! Вот его сейчас заарестуют! У австрийского посольства тумбу облевал!

— А у тебя и такого-то нету. А хоть бы и облевал. Городовой вон под козырек взял и прочь припустил. А жандарм, глядика-сь, поднимает его да от снега отряхивает!

— Повезло ж тебе, Глашка, зараза! У, змея подколодная! — застонала Василиса, до боли в суставах сжимая кулачки.

Тем временем Артемий Иванович, отряхнутый и прислоненный к стенке, завершил свою нескончаемую речь к великому князю Владимиру так:

— И потому, Ваше Высочество, вы, как брат Государя, командир гвардии и президент Академии Художеств, должны мне как академику живописи шесть тысяч жалования и еще столько же на обзаведение бдительно-охранительной мастерской на первый случай. И дров с квартирою. И кистей с красками побольше, потому как Репин сказал, что у меня, как у гения, их очень много уходит.

— Пан жандарм, — обратился Фаберовский. — Подержите пана Артемия, чтоб не упал, пока я зайду до их превосходительства.

Но едва он сделал шаг в сторону крыльца, как дверь черевинской квартиры с треском распахнулась и из нее выскочила наспех одетая женщина в шубке, а следом, пьяный, без шинели, в накинутой синей конвойной черкеске поверх нательной рубахи, сам генерал Черевин.

— Вон! — завизжал Черевин, топая сапогами. — Может, его еще царем сделать?! Да кто он такой! Выкрест, буфетчик на вокзале в Гатчине! Да я его выпороть велю!

— Не губи, Петюша, он же мне денег заплатил! — всхлипнула женщина, трясясь то ли от холода, то ли от страха.

— Что?! И сколько же?! Желаю знать, за сколько же мне было дозволено вас отыметь? За тысячу! — Черевин хлопнул себя по колену. — А-а-а! Да таких как ты на Литейном за эти деньги двенадцать дюжин на неделю купить можно! Мне это называется по-благородству! По-человечеству! А меня, оказывается, имеют! Это ты меня имеешь! Мужу твоему скажу, чтоб больше ноги твоей здесь не было!

Но дама не желала уходить, все еще надеясь, что генерал остынет и позовет ее обратно.

— Это кто? — спросил у жандарма Артемий Иванович, удобнее устраиваясь у того щекой на погоне.

— Госпожа Федосеева, Елена Ивановна, — доложил жандарм.

Черевин наклонился и поднял большой слежалый кусок снега. Но тот упал, не долетев до Федосеевой нескольких шагов.

— А, вас-то мне Бог и послал в трудную минуту! — воскликнул генерал, увидев поляка с Артемием Ивановичем. — Побейте эту суку камнями, как где-то там сказано. За тыщу рублей сына лавочника — офицером в гвардию! Мне Варгунин за своего оболтуса три тыщи дал — солдатом!

Артемий Иванович отцепился от жандарма и швырнул кусок льда в Федосееву. Он не попал, но заставил ее отступить на шаг.

— Ату ее, ату! — закричал Черевин, в восторге хлопая ладонями по коленям.

И кинул еще кусок снега. Фаберовский тоже присоединился к Черевину. Минуты три никто из них не мог попасть в цель, пока наконец Артемий Иванович не изловчился и не засветил ледышкой Федосеевой в лоб. Она всхлипнула и побежала.

— Гоните ее, гоните, — сказал Черевин, тяжело дыша. — Гоните ее до самого Литейного! А я уже стар стал для этого. Пойду, прилягу. Жандарм, отведи меня домой. А вы потом возвращайтесь, я вам по чарочке поднесу.

Жандарм бережно приобнял Черевина под руки и повел его в дом.

— Не побежим за ней, — сказал Фаберовский, глядя, как быстро улепетывает г-жа Федосеева.

— И правильно, — сказал Артемий Иванович. — Давай лучше эту карету забросаем. Ишь, какие стеклы вставили!

От брошенной ледышки стекло разлетелось вдребезги. Карета свернула к запертым воротам посольства, и в уже разбитое окно тут же полетела вторая ледышка.

— Бомба! — весело крикнул Артемий Иванович.

Дверца кареты распахнулась и из нее метнулась высокая плотная фигура в генеральской шинели. Внутри кареты кто-то забился в истерике и страшно завыл в голос. Старый лакей в малиновой ливрее, стоявший на запятках, неуклюже сполз со своего седалища и кинулся на Артемия Ивановича, заметив, что тот опять чем-то замахнулся. Фаберовский инстинктивно выхватил из кармана шубы бутылку портвейна и, держа ее, как булаву, за горлышко, огрел лакея по голове. Тот мешком упал на снег, и вокруг головы его расплылась темная винная лужа. В это время с козел на Артемия Ивановича самоотверженно прыгнул кучер, но неудобная одежда и отсутствие необходимой сноровки сыграли с прыгуном злую шутку: он промахнулся и треснулся головой оземь.

— Дай мне, Степан, я тоже кого-нибудь убью! — Артемий Иванович выдернул из кармана у Фаберовского вторую бутылку и замахнулся на кучера, который что-то мычал и пытался встать, путаясь в полах своего несуразного одеяния. Но тут он заметил, что человек в генеральской шинели залез на четвереньках под карету за заднее колесо и оттуда с безумным ужасом в глазах наблюдал за разворачивавшимся действием.

— Ваше Высочество! Владимир Александрович! — узнал человека Артемий Иванович.

— Вас-то мне и надо!

И, опустив бутылку и радостно улыбаясь, шагнул к великому князю. Фаберовского прошиб холодный пот, весь хмель разом выветрился из его головы. Сейчас набежит какая-нибудь охрана, и голов им не сносить!

Он обхватил вырывавшегося Артемия Ивановича и поволок его по направлению к Гагаринской. Но тут из дверей Черевина выскочил Карп, и затянул поляка с Владимировым в квартиру. Дверь за ними тут же захлопнулась.

— Прячьтесь сюда за занавеску, сейчас жандарма выпущу, — зашептал Карп, прислушиваясь к поднявшемуся на улице крику.

Жандарм вышел, и Карп запер за ним дверь.

— Что же теперь будет? — спросил Фаберовский.

— Спустятся из посольства Его Высочеству ворота открывать, и окажут им помощь.

— А с нами?

— Не боись! Бог не выдаст, свинья не съест. Здесь вас никто искать не будет. А жандарм вас не видел. Его превосходительство уже уснули-с, а как завтра пробудятся, я расскажу. Они оченно довольны будут. Они и сами того давно хотели. «Запустить бы, — говорят, — в него бутылкой, отвадить бы к австриякам ездить.» Меня все соблазняли. Я-то не могу, по-старости. Попадусь, говорю. А они говорят: «Нет — попадаться нельзя!» Сына-то ему тоже просить неловко, тот в форме.

30 декабря 1892 года, среда

* * *

— Ну что, господа, проспались? — спросил Карп, вытаскивая на коврике из-под стола уснувшего прямо на полу Артемия Ивановича. — Генерал Черевин уже желает с вами разговаривать.

— Мне плохо, — плаксиво пожаловался Артемий Иванович, не вставая с коврика и не разнимая глаз.

— Карп мне все рассказал, — сообщил Черевин, входя в гостиную. — Ну вы, господа, и учинили!

— А что мы такое набезобразничали? — спросил Фаберовский, садясь на диване. — Смутно припоминаю какую-то карету, чуть не с гербами на фонарях…