Саймон с раскрытым от ужаса ртом смотрел на женщину, которую всю свою жизнь называл матерью. Впервые в жизни он чувствовал ее отчаяние, страх и боль, которые сейчас пульсировали вокруг них, как биение разбитого сердца. Как он мог не замечать этого раньше?

Саймон ничего не успел сказать, как вперед вышла Лиллиан.

— Ваша светлость, вы должны лучше знать Саймона. Он не способен на такое. Он лишь разговаривал с вашим сыном. Он бы никогда не причинил ему вреда и не смутил его. Он бы не смог этого сделать.

Герцогиня прищурилась, словно впитывала укоризненное замечание Лиллиан. Потом ужас в ее глазах медленно стал пропадать. Через несколько мгновений она вцепилась в кресло, с которого только что встала, и с тяжелым вздохом рухнула в него.

— Нет, ты не сделал бы этого, — выдохнула герцогиня.

Саймон во все глаза смотрел на нее. Она казалась ему такой маленькой, такой слабой сейчас. Как будто из нее откачали воздух и ненависть, оставив только тень от нее. Саймон почти пожалел ее.

— Я должен знать правду, — тихо сказал он.

Герцогиня подняла на него глаза, беспокойно теребя дрожащими руками край рукава.

— Думаю, да. Похоже, теперь уже слишком поздно любой ценой скрывать от тебя правду.

Саймон взглянул на Лиллиан, и она села рядом с ним на небольшой диванчик напротив герцогини. Та посмотрела на Лиллиан, но была слишком измучена сейчас, чтобы продемонстрировать свое обычное презрение к будущей невестке.

— Она остается слушать это? — только и спросила герцогиня.

— Она моя будущая жена, — кивнул Саймон, сжимая руку Лиллиан. — Я думаю, она тоже должна послушать это, чтобы знать, в какую семью она вступает.

Если у герцогини и были возражения, на этот раз она оставила их при себе.

— Хорошо, — пробормотала она, вздохнув.

— Расскажи мне, — тихо попросил Саймон, — расскажи все с самого начала.

— Семья собралась у озера на пикник, — начала герцогиня. — Твоей сестре было восемь, а брату только исполнилось два года. Он обожал воду, и мы много времени проводили там, у озера, пока он играл на берегу.

Саймон не сдержал легкой улыбки. Он тоже всегда любил воду, несмотря на то что родители не пускали его туда.

— Мы ссорились с твоим отцом, — продолжала герцогиня, но теперь ее голос дрожал. — Я только что узнала, что у него есть еще один ребенок, ты, который родился на несколько месяцев раньше Саймона. Наша последняя ссора была слишком громкой, поэтому мы поднялись на холм, чтобы дети не слышали нас. Тогда все и случилось.

— Он упал в воду, — напрягся Саймон, и Лиллиан сжала его руку, успокаивая.

Герцогиня кивнула и некоторое время не могла продолжать рассказ, пытаясь справиться с волнением.

— Потребовалось всего мгновение, чтобы заметить это, — прошептала наконец герцогиня. — Наоми, когда увидела его в воде, закричала, и мы услышали. Она бросилась в воду, пытаясь вытащить брата. — Но она была слишком мала, а он был слишком тяжелым для нее. К тому времени, когда мы прибежали к озеру, он уже не дышал. Твоему отцу удалось привести его в чувство, но мы сразу поняли, что с ним что-то не так.

— Вы обращались к врачам? — подал голос Саймон.

— К самым лучшим, в течение многих недель. Но они все говорили одно и то же. Мой ребенок был… — ее дыхание граничило с рвущимися из горла рыданиями, — «травмирован», и ничего нельзя было сделать. Они говорили, что он скорее всего никогда не восстановится в умственном развитии, даже если останется жив.

Лиллиан вздрогнула, но промолчала, не спуская глаз с герцогини. Саймон знал, о чем она думала, потому что сам не мог выбросить это из головы. Он думал о своем брате, ребенке, заключенном в тело мужчины, не способном позаботиться о себе, не способном жить жизнью взрослого человека за пределами спрятанного в лесу домика.

— Некоторые врачи советовали нам сдать его в приют и родить другого ребенка. — Герцогиня как-то неестественно рассмеялась. — Но я не смогла. Роды сына проходили тяжело, я едва не умерла. Мы предпринимали попытки, но безуспешно. Стало понятно, что родить другого ребенка я не смогу, а значит, не обеспечу твоего отца наследником.

— Но почему нельзя было сказать об этом другим членам семьи? — спросил Саймон. — Дядя Чарлз был бы прекрасным герцогом, и кузен Эндрю — хороший человек, насколько мне известно.

— Я бы так и поступила, но твой отец настаивал, что произошедшее мы должны хранить в секрете.

— Но почему? — не успокаивался Саймон.

— Он был герцогом, и только его сын должен был стать следующим герцогом. Для него не имело значения, что он нарушает закон о праве на наследование титула, он хотел, чтобы его кровь унаследовала этот титул, и был готов лгать и ловчить, чтобы это случилось. Мы спорили, но я была слишком слаба и убита горем, чтобы бороться с ним. В конце концов твой отец исчез на несколько дней, а когда вернулся…

— Он привез с собой Саймона… этого Саймона, — прикрыв рукой рот, сказала Лиллиан, видя, что герцогиня запнулась, — чтобы заменить им вашего сына.

Герцогиня бросила резкий взгляд в сторону Лиллиан.

— Да, — надломленным голосом, наполненным горечью многолетней лжи и горя, подтвердила она. — Он привез в мой дом этого мальчика и сказал, что мне придется вести себя так, как будто он мой сын Саймон. Если мы выждем несколько месяцев, сказал он, то никто ни о чем не догадается. Дети так быстро меняются, а эти два мальчика были очень похожи друг на друга.

— Мне очень жаль, ваша светлость, — прошептала Лиллиан.

Саймон видел, что ей хотелось дотронуться до его матери, утешить ее, хотя герцогиня никогда не была добра к Лиллиан. И его мать, словно тоже почувствовав это, немного отвернулась от нее.

— Это было ужасно, — выдавила она. — Притворяться, что внебрачный сын моего мужа — мой драгоценный Саймон. — Она перевела взгляд на Саймона. — И смотреть на тебя, целого и невредимого, когда мой мальчик чах, неизвестно где, когда ему даже не позволено было жить в доме со мной, где я могла видеть его и обнимать, когда мне хотелось этого.

Саймон покачал головой, пораженный жестокостью собственного отца. Он с трудом мог представить, насколько ужасным было то время для его матери.

— Вот почему ты так ненавидела меня, — без осуждения в голосе сказал он.

— Да.

Голос герцогини был холодным, как сталь, но ее мужество длилось всего лишь мгновение.

Как только признание сорвалось с ее губ, она закрыла лицо руками и заплакала. Саймон никогда не видел и не слышал такого плача раньше. Несколько минут ее рыдания буквально сотрясали комнату. Потом герцогине удалось взять себя в руки и она продолжила:

— Я действительно ненавидела тебя. Но больше всего я ненавидела себя. Понимаешь, были моменты, когда я… я любила тебя. И всякий раз я воспринимала это как предательство. Как будто я забывала собственного сына, позволяя тебе заменить его, как и хотел мой муж. Поэтому я отталкивала тебя, держала на расстоянии, насколько это было возможно.