et messieurs! – приглушенно объявляют по-французски, и я жду перевода. – Леди и джентльмены, следующие рейсом EasyJet EZY6224 в Бристоль: ваш рейс задерживается примерно на сорок пять минут.

Нет-нет-нет, мне нужно лететь домой сейчас же!

Прохаживаюсь взад и вперед по терминалу. Служащая собирается опустить металлические ставни в последнем открытом магазине. Я замечаю рекламу шоколада «Тоблерон», которая вызывает тысячи воспоминаний. Это любимый шоколад дедули, у него всегда есть запас, спрятанный рядом с креслом, и он тайно делится им со мной, отламывая кусочек, когда никто не видит.

Моя память, как видеоплеер, начинает воспроизводить моменты из детства. Мы шутили, играли в мини-гольф в Уэстон-сьюпер-Мэре, бросали монетки в игровые автоматы в Клеведоне, искали потерянный футбольный мячик в местном парке… Однажды мы прилипли брюками к пластиковым сиденьям на крикетной площадке… Дедушка прыгал в ручей, чтобы поймать мою мини-удочку, когда я ее уронил… Видео несколько раз останавливается, и я вижу его улыбающееся, смеющееся лицо. Не могу представить, что, возможно, никогда больше не увижу его, никогда не поговорю с ним. Больше всего меня ранит, что он никогда не увидит, как я добьюсь чего-то в жизни.

– Простите, простите, вы говорите по-английски? – я бросаюсь к женщине, закрывающей магазин.

– Немного, – отвечает она. Ставни уже наполовину опущены.

– Я знаю, что вы закрываетесь, но можно мне купить «Тоблерон»?

– Извините, мы закрыты, – отрывисто говорит она.

– Пожалуйста, вот деньги, – я поспешно достаю из кармана банкноту в пять евро и протягиваю ей. – Это для моего дедушки, он в больнице, и я хотел бы отдать ему, когда поеду навестить его, вот куда я сейчас лечу…

– Хорошо, давайте.

Не думаю, что она понимает меня, но я мешаю ей закрывать магазин. Она берет деньги и протягивает мне батончик.

С «Тоблероном» в руке иду к электронному табло с расписанием, надеясь на хорошие новости.

Задержка на час.

Уже на час? Каким образом она увеличилась? Самолет что, летит назад?!

Достаю из кармана телефон, чтобы проверить, нет ли новостей от мамы. Ничего.

Но ведь отсутствие новостей – хорошая новость?

Или плохая?

Подумываю позвонить ей, но не хочу ее беспокоить – да и не уверен, что готов сейчас услышать какую-нибудь новость. Вместо этого я прокручиваю список последних звонков и нажимаю на имя Люси. Я хочу извиниться, хочу объяснить ей, что случилось и почему я уехал. Но больше всего хочу услышать ее голос. Вместо Люси со мной говорит автоответчик. Либо отключила телефон, либо заблокировала мой номер. В любом случае ясно, что она не хочет со мной разговаривать.

На два часа позже, чем планировалось, мы в конце концов садимся в самолет. Полет, кажется, длится целую вечность. Возникает сильная турбулентность, самолет ныряет в воздушную яму и выныривает, отправляя стюардов в свободный полет. Вцепившись в подлокотники, я изо всех сил стараюсь успокоиться и не заплакать. Со стороны, должно быть, кажется, что я панически боюсь летать самолетом. Впрочем, большинство пассажиров крепко спит. Ерзаю в кресле всю дорогу, пока мы не приземляемся в Бристоле. В голове проносятся события прошедшей недели: волнение в Мюнхене, отчаяние в Амстердаме, поездка на машине с Хесусом, радость от встречи с Люси, а теперь дедуля…

Я выхожу из самолета через длинный извилистый терминал. К счастью, в этот раз у меня нет проблем с паспортным контролем. Похоже, таможенники больше интересуются тем, сколько времени осталось до конца их смены, чем моим паспортом. Женщина на таможенном контроле едва взглянула на мою фотографию, вернула паспорт и помахала мне рукой.

Пробираюсь мимо сонных отдыхающих, возвращающихся из самых разных мест. Завернув за угол, я вижу привычную очередь из встречающих и таксистов. Вот старик с седыми волосами… Он не похож на дедулю, но, когда к нему подбегает маленький мальчик, я с трудом сдерживаю слезы. Отвожу взгляд, смотрю направо, на табло вылета, под которым я стоял с Джейком и Джесси почти неделю назад. Такое ощущение, что меня не было гораздо дольше. Так много изменилось… С чего я вообще решил, что поездка – хорошая идея? Почему послушался чертову монету?

Через те же вращающиеся двери, в которые входил в аэропорт на прошлой неделе, выхожу в прохладную беззвездную ночь. Перевожу часы на один час назад, жалея, что не могу вернуть время на неделю назад.

Вижу мамину машину, припаркованную на экспресс-парковке. В это время ночи здесь тихо, вокруг всего несколько машин. Кладу рюкзак на заднее сиденье и открываю переднюю дверцу. Мама тут же берет меня за руку. Глаза у нее красные и воспаленные.

– Джош…

И я уже не слышу ничего остального.

Помню, однажды я прочитал статью, в которой утверждалось, что к двенадцати годам дети становятся свидетелями более 12 000 смертей на экране телевизора. По идее, мы должны быть готовы к смерти. У нас должен был выработаться иммунитет. Но видеть, как умирает мать Бэмби на экране, – это не то же самое, что переживать смерть близкого человека. Ни в малейшей степени. Я не знаю, что сказать. Мы сидим в тишине, кажется, целую вечность, пока последние отдыхающие разъезжаются, оставляя нас совершенно одних. Автостоянка пуста.

Я не плачу. Я просто в шоке.

– Я не хотела тебе писать, но ты не брал трубку, – мамин голос звучит так, будто она разговаривает сама с собой. – Я пыталась дозвониться тебе весь день.

– Знаю, мне очень жаль. Телефон был на беззвучном режиме, я собирался перезвонить тебе позже, – вру я. Я понимаю, что если есть какая-то форма рая и дедуля смотрит на нас сверху, то он видел, как я плохо обошелся с Люси, а теперь видит, что я лгу.

– Просто все произошло так быстро. Оказалось, что дедушка болен… то есть был болен в течение некоторого времени. Рак. Он знал это, но держал при себе, – с трудом выговаривает мама.

Я вспоминаю последние несколько раз, когда видел дедулю, и жалею, что так зацикливался тогда на своих проблемах. Мне ужасно стыдно, что я так и не перезвонил ему, когда он хотел поздравить меня с днем рождения. Я упустил свой последний шанс поговорить с ним. Вот и все. Навсегда.

– Ты в порядке, Джош? Ты молчишь… Расскажи, как у тебя дела. Как прошла поездка? – спрашивает мама, пытаясь переключиться на другую тему. Она не понимает, что эта тема тоже болезненна для меня.

– Все прошло хорошо, спасибо, – снова вру я.

Я не хочу обсуждать то, что было в Париже. Не собираюсь обременять ее чем-то еще. Определенно не сейчас. Еще рано.

Чувствую себя виноватым: несмотря на смерть дедули, я продолжаю вспоминать о Люси. Это ужасно, но я не могу выбросить ее из головы, когда должен думать о нем.