— С меня виски.

— Да, к черту твой виски. Принесешь хороших сигар, а то у меня закончились.

— Лучше Бернарду попроси, пусть достанет своих, заморских, вместе попробуем.

— А это мысль!

— Тогда с меня все-таки виски.

— Умеешь ты уговаривать.

Они помолчали, оба довольные результатом: Лагерфельд — осмотром, а Дэлл — собственной просьбой этот осмотр произвести. А еще через минуту, пожелав друг другу хорошего вечера, попрощались.

Желтел в полумраке приклеенный к монитору клейкий листочек со списком дел. Дэлл поднес к нему черную шариковую ручку и вычеркнул последний пункт. Затем медленно откинулся на спинку, провернулся на стуле и уперся рассеянным взглядом в стену, увешанную оружием. Подумал, не стоит ли к пистолетам добавить холодное оружие, и не будет ли подобная смесь смотреться моветоном? А затем незаметно для себя переключился на другой, куда более важный вопрос, нежели размещение клинков на стене собственного кабинета: правильным ли будет позволить некому ножу с выгравированным на лезвии номером снова вступить в игру судьбы? Ведь сегодня прозвучала просьба…

Да или нет? Нет или да?

Какой из вариантов выбрать?

Одриард замер в нерешительности.

* * *

В течение следующих двух дней, чтобы я ни делала — карпела ли над кодированием цифровых сигналов микросхем, слушала ли монотонное бубнение преподавателя, обедала ли в окружении гомонящих сокурсников или же лениво прогуливалась между уставленными товарами рядами супермаркета — я непрерывно, словно заколдованная, думала о двух вещах. Даже о трех, если быть точным: неумолимо приближающийся день рождения, Дэлл, и еще доктор, сумевший в процессе пустой болтовни, не только залечить синяки от ударов, но и срастить края рваных ран так, что не осталось даже шрамов. Часами в последующие дни я рассматривала места ссадин, которые по всем законам должны были адски саднить после любых чудодейственных мазей, но кожа была совершенно гладкой — новой. Ни намека на повреждения.

Вот тебе и доктор.

Какие шаманские методы он использовал, и кем был прислан. Комиссией? Очень щедро.

Ну, а при мысли про день рождения, я неизменно покрывалась испариной, и если раньше едва не выла с тоски о предстоящем одиночестве, теперь же почти мечтала о нем, потому как присутствовала в этом некая понятность и определенность — пусть плохая определенность, но она все же была. А теперь эта самая вредная определенность соскользнула сквозь пальцы влажной прохладной медузой и ушла в глубинные воды несбывшихся вероятностей, оставив после себя тихий «бульк» и прощальный взгляд «дальше как-нибудь без меня».

Взглянув на ряд стеклянных банок с огурцами, я вздохнула. Нет, в маринованных продуктах необходимость отсутствовала, но она присутствовала в том, чтобы либо убить время, либо непостижимым образом окончательно остановить его, и поэтому я продолжала праздно глазеть на товары, которые не собиралась покупать.

Завтра.

Уже завтра утром наступит мой чертов день рождения.

День Рождения Меган

Свет уже вовсю заливал крохотную уютную спальню, а я все еще лежала под одеялом и ощущала себя партизаном, огонь по которому откроют сразу же, стоит кончику носа показаться наружу. Под прицелом держало ничто иное, как сюрпризы — но плохие или хорошие? Ведь без них сегодня точно не обойдется. Либо они обрушатся ворохом счастливых эмоций и закружат в радостных теплых объятьях, либо проводят холодными глазами, а после сделают контрольный в голову.

Мда. А вылазить все равно придется.

Спустя несколько минут, я набралась сил и выскользнула из постели. Укуталась в домашний халат, сунула ноги в тапочки и крадучись прошла на кухню. Выглянула в окно — никого. Под окнами ни Неофара, ни красных лент, ни воздушных шаров. Тэ-э-экс.

Осторожно высунула нос в коридор — под дверью ни корзины с цветами, ни очереди из посыльных с тортами, приготовленными на заказ. Хм, неприятно. Однако нет и торчащей из двери записки с каким-нибудь скабрезным содержанием: «Сегодня не смогу, извини, много работы. Дэлл». И на том спасибо.

Меня не любят — это минус, но и не гонят — это плюс… Учимся искать положительные стороны.

Несмотря на ранний час и плещущую изнутри браваду, внутри открылся и другой источник, примешивающий к радости долю горечи.

А что если не придет?…

Чтобы унять беспокойный мозг, я приняла душ, приготовила завтрак, поела, убралась в квартире (негоже встречать гостей в бедламе) — минус полтора часа ожидания, тщательным образом нанесла макияж и соорудила прическу (негоже представать перед всеми нечесаной) — еще минус час двадцать. И почти полдень.

Тихо.

В третий раз расчесала волосы, подправила блеск на губах, отложила тюбик с парфюмом, которым, казалось, пропах уже весь дом, включая нижние этажи, и только тогда начала по-настоящему осознавать происходящее.

Полдень. Телефон молчит. Никого.

За окнами ходят люди, весело щебечут, несмотря на ночные заморозки и заволоченное тучами небо, птицы. Как приятно… Как светло и радостно должно быть на душе. Должно быть…

Внезапно в квартире сделалось темнее. Или то стало темнее у меня внутри?

Одиноко, тихо, пусто.

Часы беспощадно отсчитывали уходящие минуты дня — праздника, который все никак не приносил праздничную атмосферу.

Неужели Дэлл не придет? К черту нож, но пришел бы сам, хоть на пару часов, хоть ненадолго, на пять минут… И не нужно подарков, только капелюшку внимания.

Фонтан горечи усилился, вливая нежеланное озарение — я вновь занимаюсь тем же самым — жду того, кто не желает прийти. Жду, что за мной вернутся, поднимут с земли, помогут. Что просто не забудут.

Как глупо.

С чего бы человеку, не желающему появляться все эти месяцы в Соларе, внезапно возжелать посетить мою квартиру в Нордейле? Потому что ближе ехать? Бред. Или, может, потому, что у меня в момент нашей встречи на лице были отпечатки чьих-то кулаков и кровавые разводы? Да уж, зайдите, пожалейте, бедную девочку. Еще и нож ей принесите в качестве утешительного приза. Да-да, тот самый, который служил символом рабства последние годы и заставлял прислуживать всяким мудакам. И обернуть его не забудьте подарочной бумагой, чтобы все чин-чином, а не абы как…

Телефон продолжал молчать.

Наманикюренные ногти впились в ладони.

Один родился — один и умрешь, и День Рождения самый верный момент, чтобы это осознать. Впитывая отравляющую и одновременно отрезвляющую тишину, я мысленно сняла розовые очки и сложила их в бархатный футляр.

Ну и дерьмо. Обидно-то как…

Нутро планомерно продолжала разъедать едкая желчь.