Снова появилась улица. Мальчик. Каракули на стене. Что-то вроде «Ау». Плечи вздрагивали от рыданий. Пахло гарью и смертью. Все погибло, не было пути назад. Вот сейчас стены качнутся в последний раз и рухнут…

Зажегся свет.

– Впечатляет, – кивнул Август. – Чрезвычайно острая передача эмоций. У вас, Симеон, отличная лаборатория.

Я сидел неподвижно. Неужели Август ничего не понял? Или, наоборот, он понял все, но не хочет говорить при Симеоне. У меня перед глазами стояла отсыревшая, темная штукатурка старого дома, на которой камешком, слабой рукой, вкривь, было процарапано нелепое и древнее имя – Аурангзеб.

– Полагаю, что часа через два мы получим необходимую аппаратуру, – сказал Август. – Ведь у профессора лучевой передатчик? Как вы думаете, Симеон, мы сможем воспользоваться армейской базой?

– Я думаю… – начал Симеон.

И замер с открытым ртом.

В прихожей гулко, часто затопали сапоги. Дверь распахнулась с треском – от удара. В комнату, толкаясь, ввалились солдаты в синих мундирах. Мгновенно по двое стали около каждого из нас – автоматы на изготовку. Чувствовалась хорошая школа.

– Сидеть! – гаркнули мне в ухо.

Жесткие руки легли на плечи. Я упал в кресло, ощущая противную пустоту в груди. Напротив меня, схваченный за локти, медленно опускался на стул Август.

Звонко, неторопливо щелкая каблуками, слегка покачивая блестящим стеком, вошел офицер. На плече у него были нашиты желтые молнии. Козырнул, резко откинув два пальца от высокой фуражки. Оглядел нас, сказал, высокомерно растягивая гласные:

– Должен быть еще один. Четвертый.

К нему сунулся сержант, зашептал в ухо. Офицер брезгливо кивал.

Август опомнился:

– Сударь, что это значит?

– Привезите его, – приказал офицер сержанту.

Тот опрометью бросился из комнаты.

– Сударь, – холодно повторил Август, – соизвольте прекратить это. Я сотрудник Международного комитета по контролю над разоружением.

Офицер с подчеркнутым вниманием вперился в него.

– Неужели? – Он картинно поднял брови. Хлестнул стеком по сияющему, черному голенищу. – Выведите их!

Я впервые видел, как Август растерялся. Он теребил пуговицу на пиджаке – оторвал и бросил ее.

Двое солдат подняли Симеона. Он был бледен до синевы. Спокоен. Смотрел в пол. На скулах его горели красные пятна.

Август, с трудом выдавливая из себя звуки, спросил его:

– С кем вы, Симеон?

Симеон обернулся в дверях.

– Я ни с кем. Я – наблюдатель, – сказал он.

Его толкнули в спину.

Видимо, заранее было решено отвезти меня сюда, потому что в квартире было прибрано, в ней стояла новая мебель. В комнате работал телевизор. Напротив него в мягком кресле сидел уже знакомый мне человек – в стальном костюме и смотрел на экран. Тот, что выслеживал. Когда я вошел, он даже не обернулся.

Я отправился на кухню. Второй охранник – белобрысый, что-то жующий, отклеившись от косяка, последовал за мной. Я заварил кофе. Настроение было кислое. Мне ничто не угрожало. Меня просто изолировали на некоторое время. Пока не найдут профессора. Через пару дней отпустят. В крайнем случае здешнее правительство извинится. Если только правительство поставлено в известность.

Кофе был горький.

Августу тоже ничто не угрожало. Его тоже отпустят. Он, наверное, в бешенстве. Вышагивает комнату, заложив кулаки в карманы. Лицо у него малиновое. Он скребет череп ногтями – ищет выход.

Что касается Симеона… Очень плохо, если он расшифровал слово власти. Нет, еще хуже, если он передал его второму отделу. А мог он расшифровать слово? Вполне. Оно держалось на экране целую секунду. А передать военным? Не знаю. Может быть.

Тонкая чашечка треснула у меня в руках. Кофе потек по столу. Белобрысый охранник, как пружина, выпрямился на звук. Увидел – достал из коробочки леденец, зачмокал.

Значит, военные. Второй отдел. Контрразведка. Они, конечно, с самого начала знали, кто мы такие и чем занимаемся. Они нам не мешали: они просто ждали, пока мы не выйдем на профессора. А потом нас отстранили. Вероятно, юристы роются сейчас в каталогах, ища оправданную законом формулировку. Так. Теперь «саламандры». Как это сказал Симеон? Он ведь очень интересно сказал. Почему они не убили библиотекаря? Ну, прежде всего «саламандры» не знали, что он – это профессор Нейштадт. Они считали его рядовым фантомом. Или старшим группы. Иначе бы они вытрясли из него все. Хорошо. Но они и так из него все вытрясли. По их представлениям. Он им просто не нужен. Однако его берегли, убирали каждого, кто к нему приближался. Например, Кузнецова. Значит, он им все-таки нужен. Зачем?

Не хватало какой-то детали, какой-то мелочи, чтобы все встало на свои места.

По радио читали сводку новостей. В самом конце текста диктор сообщил, что группа полномочных представителей Совета безопасности МККР достигла предварительного соглашения с новым президентом республики Бальге доктором Моисом Шуто. Подробности соглашения не передавались.

Я выключил радио. Я желал доктору Моису Шуто провалиться ко всем чертям. Воздух за окном синел. Стиснутый домами, полз двухъярусный поток желтых, прозрачных такси. По тротуару торопились редкие пешеходы.

Мне нечем было заняться. Я принял душ и лег спать. Белобрысый охранник сел на стул около кровати. Надолго. Бросил в рот еще леденец.

Проснулся я от грохота. Уже рассвело. Прямые лучи пересекали комнату. На полу блестело множество осколков. Оба моих стража с пистолетами в руках стояли у окна. Оно было разбито, и в раме его застряло тяжелое длинное копье.

Давя стекло ногами, я подошел к окну. Охранники оглянулись. Было такое ощущение, что сейчас они заговорят. Но старший лишь мотнул мятым лицом, и белобрысый исчез. Я выглянул. По улице удалялся конский топот. Из домов выбегали люди. Собралась изрядная толпа. Белобрысый влез в самую середину, расспрашивал.

Я втащил копье в комнату. Оно было настоящее, деревянное, с треугольным металлическим наконечником, к шейке его был привязан пук разноцветных лент. Где они его взяли? Разве что в музее.

– Ала-а!.. – раздался слитный, многоголосый крик.

Из-за поворота вылетел с десяток всадников. Нагибаясь к гривам, понеслись вдоль улицы. Каждый держал несколько пылающих факелов: швыряли их в окна – звон стекла и гудящее пламя вырывалось наружу.

Толпа на мостовой секунду стояла в оцепенении. Вдруг все закричали.

– Ала-а!.. – вопили всадники.

Люди полезли в парадные, вышибали рамы первого этажа. Улица мгновенно опустела. Белобрысый остался – один посередине мостовой. Всадники приближались. Он помахал передним пистолетом. Кажется, выстрелил. Передний конник в шляпе с красным пером коротко гикнул и проскакал мимо – белобрысый лежал навзничь, из груди его торчало древко.