Я не помню, как очутился внизу. Второй охранник кубарем скатился вслед за мной. Всадники исчезли. Большинство домов пылало. Валил жирный дым. Улица заполнялась людьми. Женщины выбегали, прижимая детей к груди. Мужчины торопливо выбрасывали вещи, какие-то медные котлы, сундуки, обитые железом. Полетели перья из треснувших перин.

Первым делом я занялся белобрысым. Он лежал, вцепившись в древко посиневшими пальцами. Копье глубоко ушло в грудь. Руки у него были еще теплые, а лицо в грязных пятнах – неподвижное.

Требовались срочные меры. Я схватил за рукав второго охранника. Он в это время взваливал на спину здоровенный холщовый мешок.

– Есть аптечка? Позвоните в «скорую» – из любой квартиры!

– Пусти! Пусти! – с неожиданной злобой закричал охранник. Лицо его перекосилось. Он замотался всем телом: – Пусти, тебе говорят!

– Ваш коллега умер, – как можно внятнее произнес я. – Вызовите «скорую», я пока восстановлю сердце.

– Да пусти же, так тебя и так! – Охранник рванулся.

Тонкая материя легко разошлась. Он по инерции сделал шаг назад, упал. Мешок лопнул. Полилось белое пшеничное зерно. Охранник охнул и стал торопливо собирать его пригоршнями, плача от злости.

– Здесь есть врачи? – громко спросил я.

Два-три бледных, испуганных лица обернулись ко мне на мгновение. Все что-то делали: тащили, увязывали, складывали. Воздух гудел от раздраженных голосов. Плакали дети. Я заметил, что одежда на людях какая-то странная – матерчатые грубые куртки, полосатые широкие панталоны, кожаные сапоги, туфли с металлическими пряжками.

Улица вместо силиконового асфальта была вымощена булыжником, кривые дома из неоштукатуренного камня тесно лепились друг к другу, а в раскисших канавах текла зеленая омерзительная вода. Оттуда доносился невыносимый смрад.

Это был средневековый город.

Худощавый человек во вполне современном костюме протолкался ко мне, показал плоскую металлическую коробочку, пристегнутую к запястью.

– Вы звали на помощь? Я врач. Что случилось? – Тут же присел над мертвым, потрогал веки. – Держите! – Упершись в грудь, сильно дернул копье. Обильно пошла кровь. Он достал из коробочки безыгольный инъектор, залил рану пенистой жидкостью. Она быстро уплотнилась, порозовела. Затем он сделал еще одну инъекцию – рядом.

Ноздри белобрысого дрогнули.

– Все, – сказал человек, выпрямляясь. – Все, что могу: глубокий сон. Остальное в клинике. Черт! Какая сейчас клиника! – Повернул ко мне нервное лицо. – Наконец-то вижу хоть одного нормального. Вы можете сказать, что произошло? Все словно с ума посходили. Маскарад какой-то. Или это – временной сдвиг и мы перенесены куда-нибудь в четырнадцатый век?

Он постучал по стеклу медицинского браслета:

– Вот – ни одна больница не отвечает.

Я хотел ему объяснить – не вышло. Высокий женский голос испуганно сказал:

– Ах! – И все умолкло. В гнилом воздухе повисла тишина. И в этой тишине, перекатывая цокот копыт по булыжнику, метрах в двухстах от нас на перекресток выехал конный отряд. Всадники были в сверкающих на солнце латах, с опущенными забралами. Железные доспехи покрывали грудь и головы коней. Предводитель их с пышным черным султаном на шлеме поднял руку в металлической перчатке. Остановились. Осмотрели. Охранник, собиравший зерно, разогнулся, пшеница посыпалась у него с ладоней.

– Господи, спаси и помилуй! – отчетливо, на всю улицу сказал кто-то.

Предводитель махнул рукой – вперед. Всадники вразнобой опустили тяжелые копья – ниже удил и затрусили к нам, убыстряя ход.

– Безобразие! – громко сказал врач за моей спиной.

Вдруг стало невероятно тесно. Меня сдавили так, что я не мог вздохнуть. Толпу крутануло водоворотом. Кто-то застонал, кто-то упал под ноги.

– Да бегите же, идиоты! – изо всех сил закричал я.

Бежать было некуда. Люди лезли друг на друга. Цокот нарастал. Я чудом уцепился за карниз, подтянулся, перевалился в окно второго этажа. Стон поплыл между крышами. Квартира горела. Сквозь разбитую раму выходил дым.

То, что внизу казалось мне хаосом и паникой, отсюда таковым вовсе не выглядело. Плакали и метались где-то сзади. А перед разряженной толпой десятка три мужчин энергично наваливали в кучу шкафы, колеса, железные треноги. Росла баррикада. Женщины, оставив детей, помогали. Врач, скинувший пиджак, распоряжался, стоя на бочке, – топор посверкивал у него в руке.

И у многих тоже появились топоры, колья. Толпа ощетинилась. Передние всадники, доскакав до баррикады, замялись. В них полетели камни, палки. Булыжник задел предводителя с черным султаном. Шлем с него свалился. Второй булыжник ударил ему в лицо, брызнула кровь. Предводитель взмахнул железными руками и пополз с седла. Лошади ржали, вставая на дыбы.

Мне здесь делать было нечего. Кашляя от дыма, я перебрался на противоположную сторону комнаты и спрыгнул вниз из окна.

Переулок был пуст. Накренилась, попав в яму, телега с отвалившимся колесом. В оглоблях стояла низенькая мохнатая лошадь. У клешневатых ног ее лицом вниз валялся человек, опутанный соломой.

Итак, это был Спектакль. Спектакль, который затопил весь город. Вероятно, в Доме сняли экранировку и поставили аппаратуру на полную мощность. Не нужно было спрашивать, зачем это понадобилось: в таком хаосе никому не было дела до фантомов. Профессор Нейштадт спасал себя – открыв шкатулку Пандоры. Тысячи людей проснулись сегодня в раннем Средневековье и, не рассуждая, включились в дикую, безумную игру. Мне стало страшно. В представлениях, шедших в стенах Дома, погибали не люди, а голографические изображения их – этим объяснялась вседозволенность, но в городе игра шла всерьез: вон одна из жертв ее лежит недалеко от меня – лошадь косилась на труп и негромко ржала.

Никто из участников Спектакля не мог посмотреть на все это со стороны: созданный мир был слишком реален. Вероятно, сознание сохранили те немногие, кто, как и я, уже участвовал в Спектаклях, или те, кто в силу профессионального долга обязан был контролировать себя очень жестко, как, например, тот врач.

– Минуту, – сказал я себе. – А почему, собственно, я вижу средневековый город? Конечно, его достраивает мое воображение – согласно сюжету. Но я-то знаю, что его нет.

Тупая ноющая боль возникла в голове, кровь толчками застучала изнутри в череп. Грязные уродливые дома дрогнули, посветлели, заблестел силиконовый асфальт, появились огни дневных реклам. Боль нарастала. Я терпел. Я теперь знал, что мне делать.

Вместо лошади с телегой у кромки тротуара стояло такси. Дверца его была отломана. У меня в глазах плыли разноцветные круги, но я кое-как втиснулся в кабину и нажал адрес.

Больше можно было не сдерживаться. Я отдался Спектаклю. Боль тут же исчезла. Я скакал на коне по разграбленному, дымящемуся городу. То и дело попадались убитые. В шапках дыма и взметывающихся искр проваливались крыши, пылающие головни перелетали через меня.