всех раненых. Я предупредила его, что здесь нам нельзя говорить откровенно, не знаешь ведь, кому доверять. Каян согласился со мной: нельзя доверять даже своим братьям и сестрам, которых родила та же мать, что и тебя.

Все ополчились на всех, и страна была в огне.

17

Направление в Маджхабад

Через несколько недель отец приехал проведать меня. Я была на седьмом небе от счастья. Я ни словом никому не обмолвилась о том, что со мной произошло, и умирала от нетерпения поговорить с ним. Но вместо этого они с дядей Ахмедом принялись обсуждать войну. В нашей местности было несколько незначительных наступательных боев с последующим отходом. Жители деревни прогнали налетчиков, однако все еще было очень неспокойно. К тому времени как отец закончил рассказ, я решила ничего ему о своих проблемах не говорить. Ему с головой хватало своих.

Вскоре после его визита меня вызвали в кабинет мистера Рашида, администратора больницы. Он предложил мне присесть, после чего зачитал лежавшее перед ним письмо. Я разглядела арабские буквы, отражавшиеся в его массивных очках с толстыми стеклами — письмо было из министерства здравоохранения. Из него следовало, что мне надлежит приступить к новой должности — начальника областного медпункта в Маджхабаде, деревне в глубинке на севере Дарфура.

Почему меня переводят, спросила я мистера Рашида, и почему так далеко? Он пожал плечами. Он не знал. Но в документе значится мое имя, стало быть, я обязана ехать. Более того, мне предписано отправиться на следующее утро, так что сегодня мой последний день в больнице.

— Мне очень жаль, доктор Башир, — сказал мистер Рашид, подняв голову от письма и посмотрев на меня. — Для меня это такая же неожиданность, как и для вас.

— Но ведь у меня определенно еще недостаточно опыта, чтобы руководить медпунктом?

Он пожал плечами:

— Согласен. Врач-ассистент не может быть отправлен в отдаленный район, если не прошел полный цикл стажировки, — он повернул письмо, чтобы я смогла посмотреть сама. — Но, как видите, инструкции пришли прямо из министерства, что же я могу поделать…

— Но я не хочу переводиться. Мне хорошо здесь. Я не просила о переводе и не готова к нему.

Он сочувственно кивнул:

— Это беспрецедентно. Вы показали себя здесь превосходно, и мне жаль терять вас. Но, боюсь, ни вы, ни я ничего не сможем тут поделать.

Я онемела. Да и что тут скажешь? Он вручил мне письмо:

— Вот, возьмите. Поверьте, доктор, мне было приятно работать с вами.

Возвращаясь в отделение, я уже почти не сомневалась, почему меня отсылают. Я глянула вокруг, на раненых мужчин, женщин и детей. Очень многие из них были чернокожими африканцами — жертвами этой войны, и многие из них полагались на меня. Что будет с ними без меня завтра и в последующие дни? Останется только Каян, но ведь его тоже могут арестовать, подвергнуть допросу и выслать.

В тот вечер я пошла попрощаться с доктором Салихом, загавским врачом, с которым работала в акушерстве и гинекологии. Новость ошеломила его. Почему меня отправляют в такой отдаленный район, если я прошла только половину стажа? Я ответила, что не знаю, но таково предписание. Затем я поговорила с Каяном. Как же удивлен и огорчен он был, услышав о моем отъезде! Я попросила его продолжать делать благое дело, но никому не доверять. В противном случае его может постичь та же участь.

В последнюю очередь я попрощалась с доктором Рашидом, заведующим отделением реанимации. Мне нравилось работать под его руководством, и, глядя в его улыбающееся лицо, в глубине души я верила, что он славный человек. Он онемел, потом рассердился. Как можно переводить меня так рано, да еще в такую глушь! Я должна отказаться. Он пойдет и сам поднимет этот вопрос с заведующим больницей. Я сказала ему, что если останусь, это только создаст проблемы для остального персонала. Переживу, сказала я. Все будет хорошо.

Вернувшись в общежитие, я упаковала вещи в свой зеленый металлический сундучок, а затем двинулась в дом дяди и сообщила о переводе. Он и его жена забеспокоились. Безусловно, лучше оставаться рядом со своей семьей, возразили они. Отчего я решила уехать? Я объяснила, что это не мое решение, так велело министерство, пообещала, что дам знать о себе, как только доберусь до Маджхабада, и попросила отправить весточку отцу о том, что происходит. Меня немного успокаивало то, что Маджхабад — территория загава; по крайней мере, я буду среди своих.

Переночевав в дядином доме, я вышла ранним утром, чтобы не упустить транспорт.

В Маджхабад мы ехали на грузовике. На этот раз я сидела позади, поскольку не успела забронировать место в кабине. Задняя часть грузовика была набита битком. Там были женщины с маленькими детьми, пытающимися спать у них на коленях. Там были мужчины, державшиеся за борта, не спуская глаз с мешков с сорго, мукой и кукурузой. И были беспокойные овцы и козы, скучившиеся среди пассажиров.

За окраиной города дорога стала неровной и тяжелой, грузовик скакал на ухабах, сбивая людей с ног. Колеса выкашливали густые облака пыли, и вскоре она была повсюду: у нас в волосах, в глазах и даже в ноздрях. Но, несмотря на неудобства, люди были улыбчивы и дружелюбны.

Я разговорилась с некоторыми женщинами. Они спросили меня, куда я еду и что собираюсь там делать. Я назвала им свой пункт назначения, и меня познакомили с несколькими женщинами из Маджхабада. Я сказала им, как зовут моих родителей, поведала кое-что из истории наших предков и спросила, не знают ли они, нет ли у меня в этой деревне каких-нибудь родственников. Но никто ничего не знал.

Стоявший неподалеку старик наклонился ко мне.

— Я слышал о тебе, сестрица, — заметил он с широкой улыбкой. — Добро пожаловать. Добро пожаловать. Добро пожаловать в нашу деревню. Меня зовут Бушара. Скажи мне еще раз, какие твои семейные имена — а вдруг я знаю кого.

Я повторила нашу родословную.

Он улыбнулся:

— Да. Да, похоже, есть такие. Да нет, точно есть. Вот доберемся до места, я тебя к ним отведу.

Я поблагодарила его. Я была так признательна. Одна только мысль, что у меня может быть там родня, была истинным утешением.

Грузовик остановился, чтобы люди смогли позавтракать, и Бушара пригласил меня поесть с ним. С придорожных лотков торговали жареной кукурузой в початках, вареным бататом, соленым и пряным арахисом на подносах и крутыми яйцами, нарезанными на ломти плоского хлеба. Пока мы ели,