в темную, почти пустую церковь, становится на привычное место перед иконой Божией Матери. Она слышит и повторяет, понимая или не понимая их, слова молитв, и у нее является чувство, что она всецело отдается Богу, Который в эти минуты управляет ее душою. Это чувство и приносит ей спокойствие и уверенность в предстоящей жизни.

Глава завершается иронической сценой. Доктор, осмотрев Наташу и принимая деньги, очень доволен, что новое прописанное им лекарство, так хорошо действует…

Десять лет спустя. Кити

Болезнь Наташи через десять лет по-своему повторяется в «Анне Карениной». Юная Кити Щербацкая убеждается в измене Вронского, которого предполагала своим женихом. Девушка чувствует себя несчастной, она в отчаянии. Она больна физически, слабеет день ото дня, здоровье ее все хуже. Мать поручает ее попечению врачей. «Домашний доктор давал ей рыбий жир, потом железо, потом лапис, но так как ни то, ни другое, ни третье не помогало и так как он советовал от весны уехать за границу, то приглашен был знаменитый доктор… Несмотря на то, что все доктора учились в одной школе, по одним и тем же книгам, знали одну науку, и, несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити».

Врачебный осмотр девушки и консилиум знаменитого доктора и домашнего Толстой описывает насмешливо и сердито. Мы, читатели, отлично понимаем, что происходит с Кити, а доктора, не вдумываясь в причины ее душевного недомогания, заняты лишь ее недомоганием телесным, важно ведут бессмысленный ученый разговор – после ухода знаменитого доктора оказывается, что, хотя говорил он очень складно и долго, никак нельзя было передать того, что он сказал. «То-то пустобрех», – думает о нем отец Кити, князь Щербацкий, «применяя в мыслях это название из охотничьего словаря к знаменитому доктору и слушая его болтовню о признаках болезни дочери». Старый князь, «как поживший, не глупый и не больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию», – поясняет Толстой.

На заграничном курорте Кити вылечат не воды, не воздух, – целительным окажется сочувствие к страданиям действительно безнадежных больных, угасающих на ее глазах, знакомство с людьми, самоотверженно ухаживающими за ними. «Она поняла, что стоило только забыть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна».

Беседуя однажды о работе скульптора, Толстой выводит (употребив грубое словцо): трудность состоит в том, что скульптор должен передать душу, а приходится лепить задницу. Медицина, какой она видится Толстому, слишком занята телом, слишком доверяет общим – телесным – признакам, симптомам болезни; ей не хватает вдумчивого внимания к душевной жизни больного, к личности каждого отдельного человека. Он записывает в дневнике: «Работа докторов могла бы быть хорошая, коли бы была одухотворена».

Щепотка кремортартара

Духовностью, глубиной понимания того, что происходит с больным, даром сопереживания не отличаются, как правило, врачи, которых мы встречаем в приемных, спальнях и кабинетах вельможных домов (часто это приглашенные из-за границы немцы и французы). Они подмечают лишь отдельные внешние признаки болезни, не схватывая за ними целого, выписывают затверженные из книг лекарства, ведут долгие пустые разговоры, – и вся их «деятельность» оборачивается под пером Толстого чем-то пустым, ненужным, бессмысленным, подчас – до смешного.

Первые врачи на страницах «Войны и мира» появляются в приемной умирающего графа Безухова, где толпа посетителей, родственников, официальных лиц, просто любопытных, более всего желающих узнать завещание, болтая о пустяках, ждет таинственного рокового часа. Доктор Лоррен, француз, судя по всему пользующийся известностью в высшем обществе, сидит в грациозной позе на почетном месте, под портретом императрицы, и беседует о погоде. На вопрос, можно ли дать больному пить, он многозначительно задумывается, смотрит на часы, наконец, велит взять стакан отварной воды и положить в него щепотку (своими тонкими пальцами он показывает, что значит «щепотка») кремортартара, или попросту говоря, винного камня.

Тут же присутствует и не названный по имени немец-доктор, этот, видимо, попроще, – он ведет с адъютантом разговор о наследстве. Когда в комнату больного относят стакан отварной воды со щепоткой порошка, предписанный Лорреном, немец-доктор подходит к нему как к старшему:

«– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по-французски.

Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.

– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного…»

Три госпиталя на одного

Как светскому обществу противостоят в «Войне и мире» люди дела и долга, люди внимательного, серьезного отношения к жизни, так и врачам «светским», обслуживающим богатых, именитых пациентов, противостоят военные врачи, действующие на полях сражений.

Военные врачи появляются на страницах «Войны и мира» в госпитале, устроенном после Фридландского сражения в маленьком, разоренном войной прусском местечке. Сюда, в госпиталь, Николай Ростов приезжает навестить раненого друга и командира Василия Денисова.

Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встречает русского доктора с сигарой во рту, за которым следует фельдшер.

«– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.

– Отчего? – спросил Ростов.

– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) еще тут треплемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло… Прусских докторов вызывали, так не любят союзники-то наши… Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, четыреста больных с лишком!»

В солдатских палатах Ростов видит больных и раненых, которые лежат на полу, на соломе и шинелях; их укладывают в два ряда, головами к стенам, оставляя проход посредине. Многие из них в забытьи, некоторые и вовсе уже умерли – недостает ни времени ни обслуги убрать.

Крымская – Отечественная

Военная часть книги, конечно же, напитана впечатлениями, вывезенными автором из Крыма, из осажденного Севастополя.

Незадолго до приезда Толстого на театр военных действий русская армия потеряла в Инкерманском сражении убитыми и ранеными 12 тысяч человек. Перед этим в битве на реке Альме ранено 3 тысячи. Госпитали Крымского полуострова были рассчитаны на 1950 кроватей. Раненых укладывали во дворах, без крова и пищи. В переполненных госпиталях они лежали на полу, хватали за ноги проходивших мимо врачей и фельдшеров. Матрацы были пропитаны гноем и кровью: менять их – не хватало мешков и соломы. Неслучайно Пирогов, появившись в Крыму,