К рубежу веков (не ранее 397-го и не позже 403 года) относится рассказ Феодорита Кирского о том, как Иоанн Златоуст (в те дни – константинопольский архиепископ) посылал проповедников к неким «кочующим скифам» – вероятно, к гуннам. Вообще говоря, скифами Феодорит называл готов, но «кочующими скифами», видимо, гуннов560. Вот что он пишет: «Узнав, что некоторые кочующие скифы стоявшие тогда лагерем при Истре, жаждут спасения, но не имеют никого, кто принес бы им воды, Иоанн отыскал мужей, с ревностью к апостольским трудам, и отправил их к скифам. Я читал и послание, написанное им к анкирскому епископу Леонтию, в котором он извещает его об обращении скифов и просит послать людей, способных руководить их»561.

Но как бы ни радовались проповедники своим первым успехам, ни о каком массовом обращении гуннов речь тогда не шла. И сведения об их якобы состоявшейся христианизации в основном относятся к самому началу V века. Потом дело, судя по всему, застопорилось. И Аттила, и его приближенные, безусловно, христианами не были. Приск во время своих долгих путешествий по гуннским землям, вероятно, не видел ни одного храма и не встречал ни одного проповедника – иначе он не преминул бы сообщить об этом. У Приска есть единственный намек на некие религиозные действа гуннов – рассказывая о пире у Аттилы, он пишет: «Виночерпцы, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к седалищам». Христианам, безусловно, не возбраняется, войдя в дом, помолиться с чашей вина в руках, прежде чем идти к столу, но обычая такого у них, насколько известно авторам настоящей книги, никогда не было. Вероятно, Приск сообщает о каком‐то возлиянии языческим богам, в котором послы, чтобы не раздражать своих хозяев, формально приняли участие, сопроводив его христианской молитвой. А может быть, и не христианской. Религиозные взгляды Приска нам неизвестны, во всяком случае, особо ревностным христианином он не был – в противном случае он обязательно упомянул бы, как обстоят у гуннов дела с распространением его религии. Массовой христианизации гуннов так никогда и не произошло – гунны попросту не успели поменять веру. Забегая вперед, скажем, что после смерти Аттилы его держава распалась в одночасье. Сыновья вождя не сумели удержать его завоевания, и гунны, отступив на восток, прекратили существовать как народ. Те племена, которые входили в гуннскую державу, откололись от нее – их совместное бытование с гуннами было слишком недолгим и не успело повлиять на их этническую принадлежность. А сами гунны растворились среди других народов – с начала VI века археологи не находят никаких следов гуннов ни в одном уголке Европы, кроме Поволжья.

Что же касается писателей и хронистов – тех, кто раньше называл гуннов скифами и массагетами, – они, напротив, теперь в любом кочевнике видели гунна. Именно в VI – VII веках в исторических хрониках появляется множество «гуннских» племен и вождей. Очень часто они бывают христианами или же принимают христианство на страницах хроники. Историки, как церковные, так и светские (вплоть до XX века), охотно пересказывали эти сообщения, и христианизация гуннов у многих из них не вызывала никаких сомнений. Но археологи считают, что ни гуннами, ни даже потомками и наследниками гуннской культуры эти новоявленные христиане не были.

Авторы настоящей книги рискнули в качестве примера привести рассказ хрониста VI века Иоанна Малалы о том, как в его время происходила христианизация «гуннов» на Боспоре. Иоанн пишет, что в царствование Юстиниана «находящийся близ Боспора предводитель гуннов по имени Грод» пришел в Константинополь и там принял крещение. «Сам василевс стал его восприемником и, богато одарив, отпустил его домой с тем, чтобы он охранял области римлян и Боспор». Грод обратил в христианство и своих подданных.

«Эти гунны раньше поклонялись идолам. [Теперь же] они взяли, переплавили их, поскольку они были из серебра и электра, и обменяли в Боспоре, получив вместо них милиарисии (серебряные монеты. – Авт.). Жрецы гуннов пришли в ярость, зарубили вождя и поставили вместо него его брата Мугела. Испугавшись римлян, они явились в Боспор и убили охраняющих город».

Узнав о мятеже, Юстиниан отправил на Боспор войско, состоявшее из готов. «Услышав об этом, варвары бежали, и мир установился на Боспоре, населенном римлянами»562.

Вопреки сообщению Малалы, мир на Боспоре если и установился, то далеко не столь быстро и бескровно. Именно с этими событиями археологи связывают слой разрушений и пожарищ второй четверти VI века. Когда‐то эти разрушения приписывали началу гуннского нашествия в 70‐х годах IV века. Потом, как мы уже говорили, датировка слоя была пересмотрена. Возможно, война на Боспоре и была связана с насильственной христианизацией местного населения563. Но к гуннам это уже не имело никакого отношения.

О расовой принадлежности гуннов сегодня почти никто не спорит – они были монголоидами564. Это достаточно однозначно вытекает и из того, как описывают их внешность античные авторы, и из анализа гуннских погребений антропологами565. Отдельные высказывания в пользу европеоидности гуннов (например, на основании того, что они, согласно Аммиану Марцеллину, были похожи на алан566) можно рассматривать скорее как курьез. Кроме того, большинство ученых сегодня считают гуннов потомками сюнну, монголоидность которых особых сомнений не вызывает.

Гораздо менее однозначно решается вопрос о языке гуннов. Его обычно относят к тюркским, но надо признать, что известно об этом языке очень немногое. Г. Дёрфер, германский лингвист, исследователь алтайских языков пишет: «От языка гуннов до нас дошли три нарицательных существительных и материал, состоящий из приблизительно 100 названий племен и личных имен»567. Ситуация осложняется тем парадоксальным фактом, что все три нарицательных существительных, которые оставили после себя гунны, предположительно имеют славянское происхождение.

Одно из них – слово «strava», которым у Иордана названа тризна по Аттиле. По мнению большинства исследователей, слово это безусловно славянское.

Два других слова – это обозначения напитков, которыми в землях гуннов угощали Приска и его спутников. Один из них – «так называемый у туземцев медос (μέδος)». Дёрфер пишет об этом слове: «Почти все исследователи сходятся в том, что его следует рассматривать, как славянское…» Самым проблемным для филологов оказалось слово, обозначающее «добываемое из ячменя питье, которое варвары называют камос (καµον – им. пад. καμος)». По поводу его происхождения существует множество точек зрения, ни одна из них не безупречна. И все же Дёрфер склоняется к славянской версии568.