Однако тот факт, что на территории гуннской державы были в обиходе три славянских слова, еще ничего не говорит о языке самих гуннов. И «медосом», и «камосом» послов угощали жители земледельческих селений, которые, скорее всего, не были этническими гуннами. Возможно, сами гунны «позаимствовали» у славян эти названия вместе с самими напитками. Для кочевников напитки на основе как меда, так и ячменя (чем бы они ни являлись), конечно же, не были характерны.

Что касается славян, то вопрос о том, могли ли они проживать на Венгерской равнине (а именно в тех местах путешествовало посольство Приска), – остается спорным. Археологи не находили следов славян гуннского времени (по крайней мере, явных) ни в Паннонии, ни на Венгерской равнине569. Но это еще не значит, что их там совсем не было. Кроме того, славянские напитки и славянские слова могли принести к гуннам готы – те, кого археологи относят к черняховской культуре. Они долгое время жили рядом с антами и могли позаимствовать у своих соседей полюбившиеся им напитки. Остается только гадать, почему они позаимствовали еще и слово «тризна». Возможно, погребальные пиры, на которых славяне пили «медос» и «камос», произвели на готов сильное впечатление.

Но каким бы путем ни попали славянские слова в самое сердце гуннской державы, к собственно гуннскому языку они отношения не имели. И в Паннонии, и на Венгерской равнине (не говоря уже об окраинах) многонациональные подданные Аттилы говорили на множестве языков. Приск пишет: «Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного своего языка варварского, охотно употребляют язык Уннов, или Готфов, или же Авсониев (так называли жителей Италии. – Авт.) в сношениях с Римлянами…»570Обычно Приск обобщенно называет скифами всех жителей гуннской державы, в том числе и самих гуннов. Здесь же он проводит различие между теми, кто говорит на «собственном варварском языке» (вероятно, он имеет в виду множество «малых народов»), готами и самими гуннами.

Географические названия и названия племен, которые употреблялись гуннами, почти не дают информации об их языке – ведь они, скорее всего, тоже были заимствованы. Иордан пишет о Днепре: «…На своем языке гунны называют его Вар»571. Дёрфер комментирует это так: «Слова Тибр или Волга тоже ведь употребляются в немецком языке, но не являются немецкими»572. Тем не менее некоторые исследователи считают, что, поскольку в состав гуннского союза входило немало племен с безусловно тюркскими названиями, это – еще одно свидетельство в пользу тюркоязычности гуннов573.

Гуннские имена, которых сохранилось довольно много, имеют для филологов тот недостаток, что в большинстве случаев не вполне ясно, были ли их носители собственно гуннами или же иноплеменниками, жившими среди гуннов. Более или менее достоверно гуннскими считаются лишь 20 имен. Но, как пишет Дёрфер, «этот материал слишком ничтожен, чтобы можно было делать надежные выводы»574. Кроме того, большинство гуннских имен дошли до нас в передаче римских и византийских авторов. А они, по словам Отто МенхенХельфена, имели тенденцию «изменять иностранные имена до тех пор, пока они не станут звучать как латинские и греческие». После того как имя было изменено самим автором, его дополнительно искажали переписчики575.

Несмотря на все эти оговорки, и Дёрфер, и Менхен-Хельфен признают, что очень многие гуннские слова, вероятно, имеют тюркское происхождение. Некоторые авторы, относя (иногда – с осторожностью) гуннский язык к тюркским, опираются при этом на его связь с языком сюнну576.

Начиная с 439 года, когда Аттила помогал Литорию воевать с готами, а потом участвовал в заключении мирного договора между готами и римлянами, его отношения с Западной империей складывались не просто мирно, но почти идиллически. Аэций помогал Аттиле с подбором секретарей (известны имена четырех письмоводителей Аттилы, два из них были направлены к нему Аэцием). Гунн послал Аэцию в подарок шута Зеркона. В эти же годы сын Аэция Карпилион (Карпилеон) некоторое время жил в ставке Аттилы в качестве заложника577. Ни гунны, ни римляне не поднимали вопросов ни о дани, ни о выдаче перебежчиков, ни о спорных землях, – вероятно, все эти проблемы давно были утрясены. Посольство западных римлян, которое Приск встретил у гуннов, должно было урегулировать достаточно мелкий вопрос о золотых фиалах, которые Аттила почему‐то считал своими и за которые римляне, несмотря на всю абсурдность его притязаний, готовы были ему заплатить.

С Востоком дела обстояли не столь идиллически, но мир был заключен, земельные вопросы улажены, вопрос о перебежчиках решился, а дань удовлетворяла гуннов и была (как бы ни жаловался Приск) вполне посильна для Константинополя.

Но тут произошло сразу несколько событий, которые нарушили хрупкий мир. В 450 году император Феодосий неожиданно скончался. Его место занял военачальник Маркиан, женившийся на сестре императора Пульхерии. Аттила отправил новому императору письмо с напоминанием о дани и неожиданно получил отказ. «Восточный император объявил, что он не обязан платить назначенной Феодосием дани; что если Аттила будет оставаться в покое, то он пришлет ему дары, но если будет грозить войною, то он выведет силу, которая не уступит его силе»578.

Маркиан блефовал – силы гуннов безусловно превышали его собственные. Кроме того, даже при равных силах кочевая держава вообще имеет безусловное военное преимущество перед державой земледельческой – это было доказано еще в дни войны Дария со скифами. Скифы, по свидетельству Геродота, не вступая в бой, рассеивались по степи со своими кочевьями, заставляя противника бесконечно гоняться за собой по вражеской территории, где ему нечем было кормить ни своих солдат, ни своих коней. Такую же тактику применяли и сюнну против Китая. Они разоряли его окраины бесконечными набегами, против которых жители Поднебесной были бессильны. Китайцы не знали, на каком участке границы ждать очередного удара, где сосредоточить войска, и даже Великая стена мало чем могла им помочь. Сами же сюнну при наступлении вражеских войск отступали в степь со своими семьями и стадами – у них не было ни городов, ни полей, которые они бы боялись потерять, – а потом возвращались обратно… Таким образом, у Аттилы, после отказа Маркиана платить дань, были и основания, и возможности, чтобы покарать ослушника.