— А ты что думаешь, Жюно?

— По-моему, они просто красивые, — дернул плечом адъютант командующего, бывший рядом с ним с первого дня его возвышения и теперь вовсе не горевший радостью при виде возможного конкурента.

Крестьянин выпрямил спину и окинул пристальным взглядом людей, идущих к его дому.

— Мои приветствия славному генералу Республики. — Он снял широкополую войлочную шляпу. Длинные седые кудри делали его похожим на старого льва.

— Вы — гражданин Кажюс? — разглядывая собеседника, спросил Наполеон.

— Вы не ошиблись, гражданин Бонапарт, — кивнул садовод.

— Вы что же, знаете меня? — осторожно уточнил командующий, удивленный провидческим даром садовника.

— В провинции тоже выходят газеты, — улыбнулся тот. — Полгода назад ваши портреты не сходили с их страниц. Правда, на гравюрах у вас более героический вид, но все равно вы легко узнаваемы. Что вас привело ко мне?

— Мой генерал, по-моему, этот вопрос — хороший повод попрощаться с дедулей.

Старик улыбнулся, расслышав замечание лейтенанта, и бросил, точно невзначай:

— Если пожелаете, месье, то и на ваш. — Он секунду помолчал, выбирая слова, — ну, скажем, вопрос я тоже отвечу.

— Да шо у меня за вопросы? Что жрать, где спать, кого в кровать. Эка невидаль!

— Нет, — покачал головой Кажюс, — не о том. А вам, гражданин командующий… вам не дает покоя этот сон.

— Да, — несколько обескураженно подтвердил высокий гость. — Я вижу море и огонь. Огонь, переходящий в воду, и волны, превращающиеся в языки пламени. А потом все вдруг становится глазом, огромным таким, жутким глазом, и он смотрит на меня не мигая.

— Так вот откуда Толкиен спер идею с Сауроном, — себе под нос пробормотал Сергей.

— Море и огонь, — повторил старец, откладывая маленькую лопатку, которой до того аккуратно, точно лаская, разрыхлял почву вокруг цветов. — Конечно, море и огонь. И глаз. Что сказать вам, мой генерал? Бояться или не бояться этого взгляда, решать не мне. Вы сами пристально, непрерывно глядите в себя, а уж что видите… — Он замолчал, погладил стебель лилии и затем продолжил: — Было б чудо, если бы я тут сажал салат, а выросли эти лилии. Так и в вас огонь иссушает воду, вода гасит огонь, то и другое ведет к гибели. Или дарует жизнь. А уж каким путем идти — вам решать. И помните, что от глядящего ока не спрятаться, не убежать.

— Так что же, — еще бледнее, чем прежде, спросил Наполеон, — мне не следует отправляться в поход?

— Куда ни иди, могилы не избегнешь. Важно не куда, но как. А что касается смерти, о которой размышляешь, — опасайся большой воды.

— Море?

Крестьянин вытер руки от земли:

— Может, и море. А вы, шевалье, — он подошел к ограде и вперил в Лиса немигающий взгляд острых и ясных, как у юноши, небесно-синих глаз, — ищите его в тени дуба.

— Какого дуба?

— Того самого, что посадили в земле, которую вы называете своей родиной.

— Какого дуба, когда посадили? Любезнейший, о чем речь?

— Когда-то очень давно, когда и деда моего в помине не было, трое острыми шпагами посреди камней соорудили дом маленькому желудю, из которого теперь вырос могучий дуб, и недавней буре не удалось его свалить. Вот, стало быть, под ним, под его защитой и следует искать.

— Капитан, ты все слышал? — поинтересовался Лис на канале закрытой связи.

— До последнего слова.

— Шо-то понял?

— Честно сказать, не очень.

— Шо там этот садовод-любитель про мою родину лопотал? Это он Украину имеет в виду или Россию?

— Погоди-погоди. — Мне показалось, что я ухватил за кончик нить разгадки словесной шарады. — Кажюс говорит о земле, которую ты называешь своей родиной.

— И что? Я родился на Украине, работал в России, потом, сам знаешь, в Англии.

— Нет, нет, ты не понял. Ты здесь называешь своей родиной Францию. То есть прорицатель тебе недвусмысленно намекнул, что для него ясно как божий день, где твоя настоящая родина и где — так называемая.

— Хитро, и что с того?

— Давай припомним, когда это мы желуди во Франции среди камней сажали, да еще при помощи шпаг? И кто этот третий?

— Капитан, да мы во Франции столько раз куролесили…

— Не сбивай меня с мысли! А если все не так? Ты ведь называешь здесь своей родиной не всю Францию, а конкретно Гасконь.

— Обалденное прозрение! И шо это нам дает?

— Может, и дает. У меня есть идея, так, в порядке бреда: ты помнишь, какой подарок сделал Генрих Четвертый лейтенанту своих верных пистольеров, Мано де Батцу?[50]

— А то! Помню, его величество презентовал своему верному слуге развалюху с романтическим названием Артаньян.

— Правильно, именно так все и было. А до того мы совместно, так сказать, в три шпаги, очень славно поработали во имя сохранения трона для короля Генриха.

— А шо, логично.

— Мне тоже кажется, что логично. Таким образом получается, что мы посадили желудь.

— Но почему желудь, а не банан какой-нибудь?

— Лис, спроси у садовода. Я могу только попытаться восстановить ход мысли этого рупора Провидения. Быть может, потому, что дуб всегда ассоциировался с мощью и воинской доблестью.

— Не, ну все понятно: д’Артаньян, три мушкетера, круть, кураж. Но то ж когда было? Аж четыре Людовика тому назад.

— Стоп! — Я замер, чувствуя, что мои предположения обретают силу уверенности. — Лис, когда ты шел к этому прорицателю, ты что же, думал о дофине?

— Было дело, — немного поразмыслив, сознался напарник. — Как-то вот лилиями навеяло.

— Смотри, какая интересная штука получается. Меня нелегкая заносит в «Шишку», и я, шутки ради, упоминаю господина де Батца, после чего хозяйка напрягается, словно борзая при звуке охотничьего рога. И у меня внезапно появляется хвост — неумелый, так сказать, любительский. А потом кто-то точно так же неумело похищает меня у военной разведки. Причем, заметь, вовсе не для того, чтобы вернуть мне свободу. Меня пытаются куда-то отвести и кому-то предъявить.

— Капитан, не части. — Лис уловил, к чему я клоню. — То есть, Мадо руководит явочной квартирой. Таким себе центром хрен знает какого подполья. А за ее спиной прячется какой-то де Батц?

— Возможно, он даже настоящий хозяин «Шишки», но это не самое забавное. Более всего нас может заинтересовать то, что, по утверждению Кажюса, в тени этого самого артаньянского дуба, то есть под его защитой, скрывается Людовик XVII!