воспитания, лишь бы ему дать буйно и свободно расти.

Когда речь идёт о ребёнке, говорят о материнских инстинктах; они достигают даже дальше удовлетворения материальных потребностей. Мы имеем тысячи доказательств этому. Ендреёва, сама едва умеющая читать и писать, чувствовала, что самым большим благодеянием для Франка будет образование; целуя его, держала нетерпеливого у книжки, сама провожала в школу, следила за лекциями, слушала их и угадывала, когда мальчик не знал. Этот инстинкт также научил её, что с горячим, нетерпеливым, шумным без меры ребёнком иначе, как любовью и добротой дойти до конца было нельзя. Мальчик, воспитанный сердечно, развился также весь сердцем, расцвёл чувством и был для неё настоящим утешением. Ендреёва сама хорошо не знала, какую профессию ему выбрать, какую профессию ему желать; она знала только, что большая учёность чаще всего светит лохмотьями; что не очень мудрые счастливы, в соответствии с миром и его правителями, но весьма ловкие… Она не пожелала, однако же, для сына ни величия, ни значения, купленных совестью, хотела для него более лёгкой жизни и честной доли. Для совета у неё не было никого, кроме старого профессора, который раньше жил в одном доме с ней и часто покупал у неё яблоки, так как Ендреёва была продавщицей фруктов. Чапинский разумно ей посоветовал, чтобы дала Франку самому выбрать профессию согласно сердцу и склонности.

Так и стало. Франек показывал способности и непомерную охоту к рисованию, поэтому, хоть живопись не обещала золотых гор (скорее нарисованных), Ендреёва не сопротивлялась ему, когда начал учиться на художника.

Франек не запускал образования, потому что понимал, что искусство требует науки и без неё всегда неполное и несамобытное, но страстно отдался живописи, которая его к себе тянула непонятной силой и прелестями.

Шло у него совсем хорошо; учителя много пророчили, а скромность мальчика лучше всего ему предсказывала. Бывали минуты, что очень радовался каким-то эскизам, никогда, однако, эта минута вдохновения не вводила его в гордость… Он видел перед собой необъятные миры для завоевания.

Упомянутый приятель пани Ендреёвой, пенсионер, профессор Чапинский (который, однако, сохраняя педагогическую серьёзность, едва сходя с вершин науки, в которую был погружён, изволил иногда милостиво с ней разговаривать), давно переехал из дома, занимаемого Ендреёвой, в котором она имела квартиру на чердаке и погребок для плодов.

Жил он теперь на углу Подвала; но память о былом соседстве и отношениях, не столько, может, к Ендреёвой, как к Франку, осталась живой и горячей.

Чапинский, вдовец, живущий на очень маленькую пенсию, потому что неприятные обстоятельства, какие-то тайные интриги, обвинение в либерализме и отсутствие уважения к старшим (которым не достаточно низко кланялся) не позволили ему дослужиться до полной пенсии, имел единственного ребёнка, дочку Анну. Её мать давно умерла, родственники обычно не льнут к бедным; старый педагог был вынужден один воспитывать Анусю и вооружить её для жизни так, чтобы её бремя поднимала собственными силами.

Анна была красивой девочкой, на несколько лет младше Франка, который играл с ней на одной лестнице, посыпанной песком, на одном дворе. Привыкли друг к другу, полюбили как брат с сестрой. Была эта одна из тех спокойных влюблённостей, растущих в сердце и изменяющихся с годами, дозревающих, принимающих все цвета возраста и всегда продолжающихся, потому что всё более горячих. Через пару лет только стала из тихой привязанности страстью.

Профессор, который имел высокое представление о будущей судьбе Ануси, не знал о тех отношениях, считая сына продавщицы за существо гораздо более низкое по положению, которое не может даже думать поднять глаза на его дочку. Отношения обоих молодых людей были крепкие, но тайные. Ануся пробовала пару раз напомнить о Франке, но суровый отец сбыл её безжалостным, презрительным молчанием.

Бедная девушка, привыкшая к слепому послушанию, не смела уже отозваться, и однако… Франек для неё после отца был самым святым.

Старый Чапинский был, может, в основании добрым человеком, правильных принципов, очень суровым, но в то же время неумолимым эгоистом. Его бедная жена всю жизнь провела на услугах этому непознанному величию, всегда кислому, хмурому, плавающему где-то под облаками, обходящемуся с окружающим светом, точно он был предназначен, чтобы служить ему. Запуганное, гонимое, хоть муж её любил, униженное своей некомпетентностью и маленьким образованием, бедное, болезненное существо мучилось в этой бедности жизни, грусти и серых дней без надежды.

Даже дорогого ей ребёнка отец, задумывая дать ей образование получше, отбирал у матери, разлучал с ней и убивал её унижением, пока не добил. Бедняжка умерла в тихих слезах.

Анна могла испортиться от такого бумажного воспитания, в котором сердце принимало очень маленькое участие. Бог её всё-таки предостерёг, обильно одарив. Она много воспользовалась отцовской наукой, но она в ней не охладила чувства.

Так среди высохшего луга в летнюю жару на шелестящих травах встречаешь буйный зелёный лист цветка, который расцветает, украшенный живыми красками. Откуда он взял соки, что так его вскормили и нарядили? Отгадать нельзя. Всё вокруг уничтожено, на нём одном цвет молодости. Рядом с отцом, пожелтевшим и промёрзшим от морозной мудрости и прокисшим от неслыханной гордости, Ануся улыбалась как тот цветок всякими дарами счастливейшей природы.

Она, как пчёлка, взяла из науки то, что в ней подходило её склонности, но не дала себя спутать холодными оковами её бессмысленных формул. Живое воображение, горячее сердце, поэтичное расположение, немного мистицизма, чистого, как вечерняя роса, делали Анну одним из самых привлекательных созданий, цветущих на утешение и умерщвление людей.

Анна была среднего роста, тонкой, с немного смуглым цветом лица, за которым проглядывалась пурпурная кровь золотых тонов, текущая буйными волнами; с тёмными волосами, чёрными глазами, головку имела немного маленькую, черты мелкие, но дивно привлекательного выражения. Холодный разбор этого личика, имеющего в себе что-то детское, не позволял назвать её красивой, всё-таки среди ста ровесниц взгляды притягивались к ней и оторваться не могли. Имела ту привлекательность, какую даёт сочетание раскрепощённого ума и живо бьющегося сердца; в её глазах светились чувство и разум, уста смеялись мудростью и любовью.

Несмотря на работу всякого рода, которой не гнушалась, потому что перо так же как игла чуждыми ей не были, Анна женским инстинктом заботилась о своих красивых ручках, а наряду, всегда неизменно простому и скромному, умела придать такую привлекательность, что выделял её среди наиболее броских туалетов. Она несла с собой аромат какого-то превосходства. Часто большие дамы уступали ей дорогу, словно чувствовали в ней переодетую королеву.

Добавим, что с серьёзностью в ней соединялась детская простота.

Влияние отца, которому обязана была всем, действительное большое, и удачно