— Ты правильно сделал, что передумал, — отзывается она тихим, чуть хрипловатым, но ставшим уже таким близким голосом. — Ты всё очень правильно сделал. И что деньги не взял, и что попросил нормальное видео смонтировать. На чужом несчастье счастье не построишь и эта власть, и заработанная таким образом популярность всё равно не принесли бы тебе радости. Ведь мы с тобой не для этого всё затевали.

— А для чего? Напомни, пожалуйста, а то я и впрямь начал забывать. Разве мы не собирались стать звёздами?

Я не кривлю душой и не придуриваюсь. Слишком уж много во мне сейчас смешалось всевозможных чувств и переживаний. Очень странное и непривычное состояние, когда мои хвалёные сдержанность и разумность уже больше не подчиняются мне. Я ощущаю себя как никогда сильным и решительным, я готов победить всех и вся. Я могу стать плохим, непокорным, разрушительным и злым, я голый нерв и податливый материал, мне нужен свет, свобода и свежий воздух, ещё немного и я просто могу взорваться, если…

— Звёзды указывают путь, они вдохновляют и вселяют надежду, — произносит Неля задумчиво. — Они помогают заблудившимся вернуться домой и приносят нам красивые мысли и сны. По крайней мере, я хотела быть именно такой звездой, а не бешеной кометой, которая носится в чёрном пространстве и врезается во всё подряд.

Я смеюсь.

— Ладно. Убедила. Ты наверняка в этом лучше разбираешься, потому что над Москвой почти никогда не видно звёзд.

* * *

В пятницу на перемене ко мне подходит Журкин и отдаёт пакет с Мишкиной одеждой. Той, которую они забрали из раздевалки. Вид у неё плачевный. И больше не чёрный, а серо-коричневый. Но я просто забираю пакет, не требуя объяснений.

— В общем, мы в деле, — понизив голос, заговорщицким тоном произносит Журкин. — Только Румянцева упёрлась как коза, но мы её на сцену не пустим. За «тёмную» не обижайся. Так было надо, но теперь мы в расчёте.

Дружески протянув руку, Журкин смотрит на меня. Жму протянутую ладонь.

— Румянцева разве не сказала, что саботаж отменяется?

— Саботаж? — переспрашивает он незнакомое слово.

— Ну… Считай, бунт.

— Румянцева — психичка. Она со вчера не в настроении. Так с чего вдруг отмена? Директриса запалила?

— Не. Я сам передумал.

— Что так?

— Сон вещий приснился. Что пришёл ко мне Макаров и сказал, если выставим его перед всей школой уродом, будет являться каждому из нас до конца жизни.

— Гонишь! — Журкин с подозрением щурится.

Я пожимаю плечами.

— Короче, скажи пацанам, пусть говорят то, что обещали Жанне.

— Ещё чего, — Журкин тут же набычивается. — Мы уже всё решили.

— Ну, а теперь нужно переиграть.

— Издеваешься?

— Просто сделайте и всё, — у меня нет убедительных аргументов, поэтому пытаюсь надавить, как это сделал бы Макаров. — Хочешь чтоб к тебе Макаров со страшной размазанной по асфальту рожей ночами являлся?

— Иди к чёрту. Румянцева права, ты — шибанутый.

Журкин отваливает, а я представляю, как это будет выглядеть. Они выйдут на сцену, наговорят про Макарова заслуженных гадостей, а потом появлюсь я и весь такой чинный и благородный толкну душещипательную речь о том, как нам всем его не хватает. Как месть шобле, с учётом того, что я сам всё это и замутил — прокатит, но Неля права, мы хотели не этого.

— Что делать? — пишу я ей. — Может просто заболеть и не прийти? Пускай разбираются без меня.

— Ты не сможешь заболеть. Ты же не трус.

— Но не драться же опять с ними? Этого всем уже достаточно.

— Нет, драться не нужно.

— Тогда сделаю как решил с самого начала. Хорошо-нехорошо — плевать. Не бросать же шоблу на съедение администрации. Журкина могут даже выкинуть из школы. У него там предупреждений накопилось.

— Дай подумать, — отвечает она и пропадает на полтора урока, потом приходит сообщение. — Просто предложи им заплатить. По косарю на нос. Точно согласятся.

— Может и согласятся, но где я деньги возьму?

— У мамы Макарова.

— Так я же отказался.

— А теперь согласишься. Ты ведь не для себя, а для дела и для «прощения», как она этого и хотела.

Неля подкидывает неплохую мысль, во всяком случае, хоть что-то.

За гаражами как всегда толпа курильщиков. Однако моё появление уже никого не шокирует.

— Короче, ребят, давайте договоримся, — говорю миролюбивым тоном, не переставая улыбаться. — Я против вас ничего не имею. Зла не держу и никаких подлянок кидать не собираюсь. У меня только одна очень важная просьба. Давайте все дружно напряжёмся и проведём вечер памяти Макарова и Алисы без сюрпризов. То, что я говорил Румянцевой не считается. Это был прикол.

— Что? — зло бросает Ляпин. — Зассал?

Его синяк стал больше, но немного светлее.

— Да, хоть и зассал. Думай, что хочешь. Это неважно.

— Если боишься, что мы всё свалим на тебя, то можешь не переживать, — Титов настроен более благосклонно. — Мы не стукачи. Я Макарову три года на свои деньги сигареты покупал, но кроме так «чмо» он меня никогда не называл, так что имею право высказаться.

— И я имею, — подал голос один из ашек. — Он мой айфон о стенку разбил и бычком сколько раз прижигал, типа по приколу, а Горшкова вообще заставил ботинки целовать.

— А ещё говорил, что мои родители алкота и что я имбицил, — добавил Горшков, тоже из ашек. — У меня тоже есть претензии, — пробурчал Журкин. — Так что, Филатов, всё путём. Если сделаем это вместе — получится круто.

— Я поначалу думал, как вы, но фишка в том, что Макарова всё равно больше нет и наказать мы его так не сможем, об этом раньше нужно было думать. А теперь только себе хуже сделаем и другим. Тем, кто ни в чём не виноват. Жанне, например.

— Тебе, Филатов, лишь бы поспорить и повоевать, — из-за спины Журкина появляется Румянцева и на этот раз кокетничать она явно не намерена. — Тебе просто в кайф всех троллить. Проваливай, давай. Без тебя разберёмся.

— Ну, хорошо, — самое время перейти к коммерческому предложению. — А если я заплачу?

— В смысле? — тормозит Журкин.

— Тот, кто выступит с написанной