Чекисты в серых костюмах смотрели сквозь пальцы в сторону шустрых курцов, лишь изредка могли шугануть лениво. Покупка пачки сигарет — это не торговля с рук. Да и валютные операции не пришьешь, слишком мелкое дело. Спекуляция тоже не канала. Кроме того, утомительно весь день местную молодежь гонять — заграничных спекулянтов и коренной родной фарцы здесь всегда хватало.

В холле кипела обычная суета, а над ней висел разноголосый гомон. Народ сновал туда-сюда, толпился у стойки регистрации, выходил с чемоданами. Ну а что, край у нас красивый, особенно весной. Есть что посмотреть — туристы прилетали самолетами, приплывали круизными теплоходами и приезжали поездами. И еще автомобильный туризм никто не отменял. В год гостиница принимала сорок тысяч иностранцев из шестидесяти стран мира.

— Да ладно, — не поверил Антон.

— Против статистики не попрешь, брат, — привел я железный аргумент. — И эта цифра будет только возрастать. Если, конечно, не случится новая перестройка.

В баре на втором этаже гостиницы, куда мы поднялись по широкой лестнице, царствовала вальяжность. Постояльцы, попавшие в это место, никуда не спешили — восседая на высоких новомодных стульчиках, они попивали коктейли через цветные пластиковые трубочки. Приблудные девицы с низкой социальной ответственностью, пока немногочисленные, не отставали от них в этом занятии. За длинным высоким столом, именуемым барной стойкой, с деловым видом сновали бармены, прошедшие конкурс и обучение. И, что характерно, верхний свет использовался скромно, на половине своих возможностей.

Явственно пахло хорошим кофе и жареными гренками, что подавали к пиву. Вечером этот атмосферный коктейль наполнится запахом пота любителей танцев. Пока же, слава богу, это время еще не наступило. Магнитофон «Акай» изрыгал нечто сладко-бодренькое на итальянском языке: «Fiori rosa, fiori di pesco», что в переводе означает «розовые цветы, цветы персикового дерева».

А смысл песни можно выразить парой фраз: «Прости, что пришел сюда в это вечер, но у меня не получается заснуть. Позволь мне войти, пожалуйста, на улице холодно». Далее по ходу песни этот парень, непрерывно извиняясь, жмет ей руки и сообщает: «Ты дрожишь? Жизнь не прощает ошибок. Вчера было сегодня, сегодня — это уже завтра». Короче, певец еще не Челентано, но уже близко, когда речь идет о любви бездомного парня к девушке, обладающей кроватью и одеялом.

Но бог с ними, с песнями и запахами — мы сюда не за этим пришли, а по делу. И, не обнаружив товарища Иванова, представителя министерства культуры, мысленно переглянулись. Антон даже на ручной хронометр взглянул, а потом перевел взгляд на настенные часы. Показания совпадали, что подтверждало нашу вежливость, в смысле, точность прибытия.

— Странно, — удивился Антон. — Или это нормально для культурного министерства — назначить рандеву и не явиться самому?

Представитель министерства культуры нам с Антоном не понравился с первого взгляда. В последующие встречи это чувство нарастало. Иванов был старше Антона и младше меня, а принадлежность к разным поколениям не сближает — слишком мало общего и практически нет точек соприкосновения.

Однако ради справедливости я возразил:

— Вообще-то встречу назначила дирижерша германского оркестра. А он всего лишь передал.

— Передаст, блин, — ядовито обронил Антон. — Зачем тогда говорил, что будет ждать в баре?

— Риторический вопрос, — отмахнулся я. — Ладно, нечего стоять. Пошли в ресторан. Видишь стеклянную дверь?

Интуристовский ресторан имел два входа — один стандартный, уличный, второй из бара. С улицы пускали всех подряд, но не всегда, конечно, лишь при наличии свободных мест. Ближе к вечеру этот вариант становился гипотетическим, причем в любое время года. Ну а что, ресторан приличный, в центре города. Желающих вкусно поесть и потанцевать полно, и очередь здесь — обычное дело.

Вход со второго этажа гостиницы вратаря не имел, чем в прошлой жизни я частенько пользовался. Люди, пришедшие из гостиницы, котировались как свои, то есть выше уличных и, странное дело, эта лазейка работала четко, без осечек.

И сегодня Антон прошел спокойно. В полупустом ресторанном зале искомое обнаружилось быстро — Мария фон Вагнер восседала в гордом одиночестве за столиком у окна. Перед ней стояла лишь пустая чашка, а сама она курила. Опираясь одной рукой на массивную трость, в другой руке элегантно держала дымящуюся сигарету. Не что-нибудь, а настоящий «Мальборо», «мягкий как май» и «символизирующий роскошную жизнь».

— Так уж роскошную? — хмыкнул Антон.

— Так западные маркетологи понимают запах высокомерия, — согласился я с иронией. — Реклама не фонтан, конечно, так себе лозунги. «Сигареты с фильтром намного безопаснее, чем сигареты без него». Ага. Чушь полная, но как еще продвигать курево для женщин? Даже Леонид Куравлев отметился в продакт-плейсменте этого бренда — там, где «Иван Васильевич меняет профессию». Правда, за рекламу роскошной жизни артисту ничего не заплатили, это была импровизация и его добрая воля.

Хотя Куравлев сработал шаблонно, иного образа гламура в этом мире еще не придумали. О восхождении суровых ковбоев на Горбатую гору пока не знают, а кишиневский «Мальборо» начнут клепать только в 1977 году. И лицензионные сигареты станут отличаться от другого советского курева лишь конской ценой в один рубль, потому как оригинал будет похож на копию исключительно красной коробкой. Всё-таки мешка молдавского и американского табака — не совсем правильная «вирджиния», не то. Прямо говоря, ковбоя Мальборо молдаванам догнать так и не удалось.

Музыкантов на ресторанной эстраде не наблюдалось. И зал далеко не полон, и до вечера еще далеко, но воздух не отличается прозрачностью. Так выглядит баня в ранние часы работы — тепло уже пошло, но пар еще силы не набрал. Да, посетителей ресторана объединяло одно: они курили. Дымили все так, что кумар над каждым столом столбом висел, простите за тавтологию. Создавалось впечатление, будто именно за этим они сюда и пришли. На улице не накурились, блин… А ведь Минздрав предупреждал уже тогда: курящая женщина кончает раком.

Ветераны пролетарской революции в своих мемуарах вспоминают, что Ленин был противником курения. Однажды во время ленинского субботника объявили перекур, и все уселись на бревнышко, которое несли. С папиросами во рту, конечно. Владимир Ильич посмотрел на товарищей укоризненно, и сказал: «Не понимаю, чего хорошего вы в этом находите? Ведь табак — настоящий яд. Он разрушает здоровье».

В мои мысли влез Антон:

— А Ленин, значит, не курил?

— А ты?

— Было дело, баловался. Но завязал, — признался Антон. А потом вскинулся: — Впрочем, кому я это говорю?

Он хмыкнул, а я