Фердинанд и Изабелла перед престолом Девы Марии

Средство для победы в этой войне выдумала не наша сладкая парочка – еще более двух веков назад его изобрели для борьбы с южнофранцузскими ересями вальденсов и катаров. Называлось оно «святейшая инквизиция», управлялось в те времена монахами-доминиканцами, а поскольку по-латыни фраза «псы Господни» звучит именно как «домини канес», так их и стали звать. Но французские короли остерегались возможности появления конкурента в борьбе за власть и особо разгуляться инквизиции не дали. А вот наши герои спустили этих псов с цепи, причем без намордника. Конечно, для обвинения в ереси требовались доказательства, без показаний надежных свидетелей это было невозможно, а к смертной казни и к конфискации имущества инквизиционный суд вообще не приговаривал – не правда ли, демократично? Вот только демократия эта была имитационная, фальшивая, потому что признать свидетельские показания ненадежными решались чрезвычайно редко, чтоб не угодить в лапы тех же инквизиторов по обвинению в том, что покрываешь еретика. А сжигать на костре признанных еретиками и конфисковывать их имущество инквизиционным трибуналам и не требовалось – их просто передавали светским властям, которые прекрасно справлялись и с сожжением, и особенно с конфискацией имущества, которое шло большей частью в королевскую казну, а все остальное уходило на финансирование самой инквизиции. Чем больше еретиков сожжешь, тем больше денег получишь – какие при этих условиях еще могут быть невиновные!

Попытки как-то пожаловаться на творимое инквизицией безумие воспринимались королевской четой как посягательство лично на Господа и на их собственный карман. Крайне подозрительными оказались в глазах инквизиции мараны и мориски – крещеные иудеи и мавры. Им закрыли дорогу к любой более-менее заметной должности, беспрерывно выискивали среди них тайно соблюдающих обычаи и веру предков (кстати, таких было немало – раньше на это смотрели сквозь пальцы, а при доне Фернандо и донне Изабелле стали смотреть в лупу). Мода подвешивать к потолку испанских таверн знаменитый хамон, испанские сыровяленые свиные окорока, для того и была задумана, чтоб хозяин таверны мог с уверенностью доказать, что евреям и маврам в его заведение вход заказан. Да что там окорока, когда инквизиторы хватали за шкирку и тащили в застенок просто осмелившихся надеть в субботу чистое белье – уж не отмечают ли они так еврейский праздник? Пощады не было никому, даже министр финансов царственной четы дон Ицхак Абрабанель был вынужден покинуть страну. Король с королевой, понимая, какого финансиста теряют, предлагали ему принять христианство, но он отказался и эмигрировал. Перед этим он сделал последнюю попытку спасти соплеменников простым и обычно работающим способом – предложив королю чудовищную взятку, но генеральный инквизитор Томас де Торквемада завопил на короля благим матом: «Неужели ты продашь Господа нашего Иисуса за это золото, как Иуда за тридцать сребреников?» – и король прекратил сопротивляться. Поскольку и Торквемада, и, судя по некоторым сведениям, сам король не прошли бы самый снисходительный контроль расового отдела гестапо и загремели бы под фанфары за своих бабок-евреек в Треблинку или Берген-Бельзен, тормозить в данном вопросе им было уже опасно – сами разогрели котел до предела. Хм, рассказал бы им кто, что через четыре с половиной века страной будет единолично править потомок марранов Франциско Франко и на все требования союзного ему Третьего рейха ввести в Испании расовые законы против своих же единоплеменников он будет делать вид, что ничего не слышал и не знает, о чем речь, в результате чего немногочисленные испанские евреи умудрятся не сгореть в газовых печах фирмы «Топф и сын», – не поверили бы ни за какие печеньки!

Инквизиционный беспредел при Фернандо и Изабелле был только началом – он продлился триста лет. На свое королевское слово предоставить побежденным гранадцам свободу вероисповедания царственные супруги просто облокотились – всем креститься или покинуть страну! Тех, кто крестился, в основном все равно повыгоняли несколько позже. Вот почему Колумб отплыл из захолустного Палоса – Севилья и Кадикс были просто забиты кораблями, увозящими в изгнание самую работящую, богатую, образованную и дисциплинированную часть населения полуострова. Турецкий султан Баязет просто плясал от радости, получив от закоренелого врага столько полезных граждан совершенно бесплатно. А хуже всего было то, что ошибки вроде этой практически не могут самоликвидироваться – у инквизиции был могучий потенциал, направленный на самосохранение, кто был против инквизиции, сам становился еретиком. Так же, как любой человек, желающий делать что-либо не так, как деды-прадеды, что приводило к понятным последствиям для испанского хозяйства, армии, науки и политики. Вы можете сказать: «Не получается! Весь XVI век Испания была гегемоном Европы!» А про реку золота и серебра из завоеванной Америки вы забыли? И при такой фантастической форе умудриться уже к концу этого самого XVI века проигрывать войну за войной, причем из-за той же инквизиции! Именно она решила силой подравнять под общую идеологию богатейшую провинцию империи – Нидерланды, платившую такие жирные налоги, что любой разумный правитель разрешал бы нидерландцам молиться хоть ракитову кусту, лишь бы платили. Вот и потеряли ее значительную часть навсегда, а потом и всю напрочь, не говоря уже о гибели своего флота в противостоянии с малюсенькой Англией, которую можно было так хорошо спрятать в испанских владениях в Америке, что ни один конквистадор не нашел бы. Может быть, они этого и добивались, чтоб основанную ими инквизицию нельзя было уничтожить? Так ее уничтожили вместе с империей – Жозеф Бонапарт, став королем Испании, все равно ее отменил, а вскоре и Америка отложилась. Самые страшные беды государства – это как раз те, которые губят его не сразу, а через сотню-другую лет.

Пожалуй, королю святейшая инквизиция повредила меньше, чем королеве. У него и так был абсолютно инквизиторский характер, при котором хитрость и коварство так хорошо скрываются под внешней корректностью и респектабельностью, что уже обманутый им партнер по переговорам все равно не верил, как же такое может быть. А вот королева была искренним борцом за веру, которая помогала жечь людей на кострах, как дрова, и прибирать конфискациями в казну их денежки не корысти ради, а чтоб сделать человечеству побольше добра, превратив всех, кто останется в живых, в добрых католиков. Если в те годы такая позиция еще не осознавалась как омерзительная и подлая, то те, кто поумней, все равно это ощущали, а королева была далеко не дура. Характер у нее все больше портился, все больше мемуаристов той эпохи отмечают, что она сторонится общества, избегает людей. Ее личную жизнь уже никак нельзя воспевать как образцовую, ибо хотя она и не упрекает мужа, но отлично видит, как ведет себя этот попрыгунчик, и отгораживается от него стеной корректного, но отнюдь не доброжелательного молчания. Как хорошо все начиналось, и к чему в итоге пришло! И еще одна беда – все тревожнее с любимой дочкой, вплоть до того, что Изабелла составляет специальное завещание, в котором назначает Фердинанда регентом на случай, если дочка окажется недееспособна. Даже нет смысла говорить, что она чувствовала неладное – уже было очень хорошо видно. Когда в 1506 году Изабелла умерла, она покидала этот свет с тяжелыми думами и мрачными предчувствиями.