– Но там же были эти чаны, где варили мыло! Бабушка Аврора их видела, и ты тоже, девочкой. И бабушка Аврора не могла выносить, чтобы они существовали и дальше.

– Алиса, перестань! Успокойся.

Алиса отвернулась от окна. Глаза ее странно, лихорадочно блестели.

Катя, Мещерский и Лужков молчали.

Вот что это? Вот сейчас – к чему это? О чем она говорит?

– Ваша прабабушка Аннет передала эстафету директорства на фабрике своей дочери Авроре? – спросил Мещерский.

– Прабабушка Аннет ушла на пенсию в пятьдесят втором году. Бабушка Аврора пришла работать на нашу фабрику в этом же году после института. Она была инженером-технологом, начальником производства. А в шестьдесят четвертом стала директором. Она расширила ассортимент, и при ней фабрику переименовали в «Театр-грим».

– Как вы думаете, Александра Мельникова могли убить из-за старого дела о похищении Лизы Апостоловой? – резко спросил Лужков, которому явно надоели непонятные экскурсы в историю.

– Сашу? Из-за бедной Лизы? Почему вы так решили?

– Потому что накануне гибели он встретился – случайно столкнулся – с человеком, которого в этом похищении тогда всерьез подозревали. С неким Платоном Изотовым.

– Изотов? Он продавал нашей фирме комнату… Он когда-то тут жил, в нашем доме. Я его помню. И вы серьезно думаете, что он убил Сашу?

– Мельников в детстве ведь защищал Лизу от нападок и насмешек. Он мог что-то знать о ее похитителе. Он ничего вам об этом не говорил?

– Нет. – Алиса покачала головой. – Мы все тогда были детьми, школьниками. Конечно, это происшествие оставило такой след. Здесь, в этом доме, и в нас тоже. Это было так страшно! Но нет, мы никогда с ним об этом не говорили.

– И все же не стоило вам врать нам, Алиса Робертовна. – Лужков покачал головой. – Если вы сейчас говорите правду, что Мельников ушел от вас…

– Он ушел от меня. И я никогда не прощу себе, что выгнала его.

– Он ушел, а через четверть часа или двадцать минут уже был мертв.

– Дамочка выпивает, – констатировал участковый Лужков, когда они покинули квартиру Астаховых и вышли на улицу. – И боится оставаться одна в квартире, бежит к тетке. И что-то я ей тоже не верю. И чего она вдруг про эти чаны? У нее аж лицо изменилось, словно судорога. Мы ее про Мельникова, про убийство. А она вдруг про чаны для варки мыла в фабричном цехе, которые сорок лет назад велела сломать ее бабка Аврора. И так про это говорит, что тетка ее успокаивает – умолкни, мол.

Катя не знала, что на это сказать. Мещерский тоже помалкивал. Потом спросил:

– Дима, а вы обедали сегодня?

– Не успел. – Лужков глянул на часы. – Сейчас и для ужина уже поздно.

– Вам надо поесть, – отеческим тоном констатировал Мещерский. – Я живу здесь, на Яузе, не очень далеко. У меня соус томатный и банка тунца, сделаю нам спагетти с тунцом. За ужином все и обсудим.

– Мне к отцу надо, братан антрополог… Сережа, вы же знаете.

– Там вы погрязнете в заботах, а вам надо отдохнуть. Мы у меня покормимся и обсудим это дело.

Катя с интересом слушала этот диалог. Чем-то он напоминал ей то, как Мещерский когда-то разговаривал с ее мужем, своим другом детства Вадимом Кравченко. Драгоценным. Они понимали друг друга с полуслова и вот так друг друга подкалывали.

Эти упорно держатся на «вы» – видно, им так ловчее, стебнее и забавнее, нет, просто это такая манера. Но они сходятся все ближе и ближе.

Пусть, пусть, пусть это будет лекарством для обоих!

– Поедемте, Дима, он не отстанет. – Она кивнула на машину Мещерского.

И они доехали до дома на Яузе за четверть часа.

Пока Мещерский на кухне грохотал, как маленький гром, какими-то железками, доставал пачку длинных макарон, включал мультиварку, Лужков разглядывал коридор и стены квартиры, обклеенные голландскими обоями под старинные географические карты. Подошел к нише, где висела огромная карта мира, вся испещренная разноцветными флажками.

– Это страны, где Сережа бывал, – пояснила Катя.

– Весь мир?

– Кроме Антарктиды и тихоокеанских островов. Но на острове Пасхи я был. – Мещерский включил мультиварку.

– В Антарктиде на станции работал его приятель, – пояснила Катя. – А потом ввязался в одну историю, это такое было дело! Просто невероятное. Как-нибудь вам расскажем, Дима.

– Круче, чем это наше?

– Нет, не круче. – Катя покачала головой. – Дело Безымянного переулка очень странное. Непохожее ни на что, с чем мы сталкивались раньше.

– А чего теперь с вашими путешествиями, братан? – спросил Лужков.

– Турфирма лежит на боку, как выброшенный штормом на берег галеон.

– А хотелось бы куда-то смотаться. Далеко. – Лужков вздохнул. – Я вот порой думаю: бросить все к черту и уехать в Непал или Тибет. Сесть там на скалу в позе лотоса под горным водопадом и смотреть на Анапурну.

– Может, мы все вместе уедем. – Мещерский расставлял на большом кухонном столе тарелки и клал приборы, достал бутылку красного вина. – Катя сколько лет в Индию хочет.

– Сикким… Бутан… Синие глаза – холмы серебрятся лунным светом. И дрожит индийским летом вальс, манящий в гущу тьмы… Офицеры… Мейбл… нет, Кейт… Кейт, когда? Колдовство. Вино. Молчанье… Эта искренность признанья…

– Киплинг? – Мещерский вышел из кухни, вручил Лужкову бутылку вина и штопор.

Тот открыл профессионально, штопор почти не ввинчивая. Несмотря на небольшой рост, силы участковому было не занимать.

– Катя, вы ведь замужем, да? – спросил он.

– Да, только мы с мужем живем раздельно. И не разводимся.

– Я почему спрашиваю – у вас такой вид, что вы накрепко замужем.

– Ее муж – мой друг детства, – оповестил Мещерский четко и внятно. – Мой товарищ.

– Я понял… Догадался путем дедуктивных логических выкладок. – Лужков разлил вино по бокалам. – Не подумайте ничего такого. Я ведь тоже жениться собирался. Очень хотел, любил ее… Но не вышло у нас. И мое сердце до сих пор… Я вроде фактически свободен, а в сердце, в душе этой свободы пока не чувствую.

– Дима, нам всем сейчас больше нужны друзья, чем… – Тут Катя запнулась, споткнувшись о воспоминания о – нет, не о Драгоценном, совсем о другом человеке. – Уж поверьте мне, нам всем сейчас как воздух нужны друзья.

– Я рад, что с вами познакомился, – просто сказал Лужков.

– У меня нет тертого сыра. Вообще никакого сыра нет, забыл купить, – снова громко оповестил всех Мещерский, заглядывая в холодильник.

В этот поздний час они ели с таким аппетитом, что Катя лишь диву давалась. И пили! Мещерский открыл вторую бутылку красного вина. Потом принес бутылку вина белого.