На его счастье, группа захвата не отличалась особой маневренностью и стремительностью. Оперативные работники были явно нерасторопны, а внимание следователя поглотила река. Вдобавок группа вдруг остановилась на короткое совещание, видимо, обсуждая предстоящую операцию по задержанию его, Геры; Брагин, Вера и двое в штатском закурили, только Мира продолжала упорно следовать скользкой дорожкой предательства и резво скакала по камням.

Гера сумел незаметно отойти за большой язык осыпи, напоминающий хвост гигантского крокодила, опущенный в реку. Там можно было выпрямиться во весь рост. Дальше, по ходу реки, берег сходил на нет, превращаясь в отвесную скалу. Наверх вела очень условная тропа, но у Геры выбора не было, и он, насколько мог быстро, стал подниматься, цепляясь за ветви кустарника и пучки травы.

Выбравшись на край обрыва, он ничком упал в траву. Не поднимая головы, лежал некоторое время неподвижно, успокаивая дыхание и разыгравшееся сердце. А когда снова посмотрел вниз, бригада уже стояла у самой воды напротив трупа, а человек в штатском, раздетый до трусов, с веревкой в руках шел по дну реки.

Он ушел, оставил всех с носом! И все же Гере вовсе не хотелось сейчас издавать победный вопль и скакать от счастья. Обида и слезы душили его. Никогда в жизни никто так жестоко не предавал его!.. Он сидел, прислонившись спиной к липкому стволу сосны, гладил свою лысую голову, бормотал бессмысленные слова мести и грязными руками тер глаза. Все вокруг двоилось и плыло. В кроне шумел ветер. За ворот сыпались иголки.

В лагере сейчас никого нет. Он пойдет туда, заберет свои вещи, мысленно простится с группой и оставит в палатке Миры короткую записку: спасибо, родная, за твою любовь, я был очень тронут твоей заботой обо мне. Прости, что слишком серьезно воспринял твои слова и дал прижиться тебе в своем сердце… В общем, что-то сентиментальное, лирическое. Хотя эти слова были нужны не столько ей, сколько ему самому…

Он не успел подняться на ноги. В затылок ему ткнулся твердый предмет. Никогда Гера не испытывал ничего подобного, но все же сразу понял, что это означает… Они оказались хитрее! Это конец…

– Не шевелись… Руки за голову! – услышал он спокойный шепот.

Что же делать? В газетах публиковали «Правила поведения при аресте». Знал бы, как скоро это ему пригодится, – наизусть выучил бы! Сохранять молчание… Требовать адвоката… Ничего не подписывать…

– Вставай!

«Голос… Чей же это голос?.. До боли знакомый! Это не мужчина…»

Он встал, медленно обернулся и обомлел. Перед ним с винтовкой в руках стояла Лена.

– Привет! – сказала она и улыбнулась, превратив щеки в стиральную доску. – А почему ты уже не имеешь волос? Выпали?

Вот это встреча! Нет, пожалуй, уголовный розыск лучше. Там хоть какое-нибудь следствие будет да суд, самый гуманный в мире. «Вышку» точно не дадут. А Лена – это уже и смертный приговор, и плаха, и палач. Стучат барабаны…

Он почувствовал, как вмиг покрылся холодным липким потом, и язык во рту онемел.

– Почему ты делаешь такое странное лицо? Я видела, как ты от милиции драпал… Молодец!

Она кинула быстрый взгляд на обрыв, потом села на траву и опустила винтовку на колени. Она упивалась своей властью над ним. Она чувствовала себя охотником, который много дней выслеживал зверя, изучал следы, повадки, бесшумно шел по самым таежным уголкам леса и наконец настиг добычу.

– Ладно, опусти руки, – позволила она. – Чем провинился?

– Что? – не понял Гера, потому что был занят самобичеванием. Он мысленно клеймил себя за то, что слишком далеко отполз от края обрыва и тем самым перечеркнул единственный шанс сохранить жизнь. Будь он сейчас на краю, не раздумывая, совершил бы «дубль два»: сиганул бы вниз, как с Истукана, да еще с воплями, чтобы милиция сразу обратила на него внимание.

– Почему они тебя ловят? – повторила Лена. В ее голосе не только не было насмешки или издевки, Гере даже показалось, что Лена сочувствует ему. Еще бы! Уж она-то на своей шкуре прочувствовала, что значит улепетывать от сыщиков.

Он пожал плечами и стал оттирать ладони от глины.

– У тебя есть по этому поводу большой страх? – вкрадчивым голосом спросила Лена.

– Я бы так не сказал, – уклончиво ответил Гера. Он готов был умереть, но только не признаться, что ее испугался куда больше, чем сыщиков.

Женщина недоверчиво покачала головой.

– А почему тогда плакал?

– Я не плакал, – ответил он и снова пожал плечами. – Так просто… от бега слезы выступили…

– Конечно, – с наигранным пониманием кивнула она. – Я стояла здесь и думала: вот человек имеет слезы от ветра. Хорошо, что ты еще не описался от ветра.

Она сорвала травинку, сунула ее в рот и стала покусывать кончик.

– Я не думала, что у меня будет здесь встреча с тобой… И что мне теперь с тобой делать?

Вот те на! Что значит – не думала, что будет встреча? А какого черта она сюда пришла, коль не за ним?

Она продолжала исподлобья смотреть на Геру и покусывать травинку.

– Хочешь, иди к милиции и скажи, что я сижу тут, – предложила она.

Чего-чего?.. Нет, Гера терпеть не может витийство и намеки. Его мозги не приспособлены для такой многозначительности. Он любит, когда ему все говорят прямо и в лоб… Как понимать ее предложение? Она хочет проверить, предпочитает ли он ее общество милиции?

– Послушай, – произнес он. – Если ты опять собираешься в меня стрелять, то я, конечно, с радостью спущусь вниз. А если у тебя какие-то другие планы, то… то, в общем, мне и здесь неплохо.

Лена вдруг от души рассмеялась, откинула травинку.

– Неплохо?.. Как мы с тобой вдруг подружились, а?.. И все-таки я хочу узнать, какое дело ты имеешь с милицией? Почему они пришли сюда?

– Мужик один утонул, – ответил Гера, особенно не вдаваясь в подробности.

– Понятно! – кивнула она. – Издержки производства? Или как это – преступная халатность?

Гера поймал себя на мысли, что начинает сомневаться в реальности происходящего. Он сидел в трех шагах от Лены, страшной «женщины в черном», киллера, которая убила на его глазах мужика в красной майке и пыталась убить его самого, но совсем не испытывал к ней ни страха, ни ненависти. Напротив, у него было такое чувство, словно в лесу, кишащем заклятыми врагами и недоброжелателями, он наконец отыскал родственную душу, такую же беглую каторжницу, как и он сам, способную понять его, утешить и защитить своей берданкой.

– Ладно, – сказала она, решительно поднимаясь на ноги. – Уговорил. Не буду я в тебя стрелять. Но хочу тебе сделать напоминание: ты мой должник.

– В каком смысле?

– Двести долларов от меня имеешь?

– Триста, – поправил Гера.