В тот же момент до нее донесся звук, от которого по телу пошли мурашки: резкий вдох, больше напоминающий сдавленный крик.

– Пинки?.. – произнес Лукас до того, как она успела задуматься.

Он говорил очень тихо. Его хриплый напряженный голос скрипел у нее в ушах, как стекло под подошвой.

– Что случилось? – выпалила она.

– Ничего такого… – выдавил он.

Последовала удушливая, безмолвная тишина – не обычная пауза, а полное отсутствие звуков. Пинки стучала и дула в нетлог, кричала «алло» и наконец услышала внезапный скрип, после чего поняла, что он, вероятно, прикрывает микрофон рукой.

Тут ею овладела настоящая паника.

– Лукас, боже мой, ты там? – пискнула она. – Ты не можешь говорить? Тебе нужна помощь?

– Расслабься, Пинки. Ничего особенного. Это вообще не…

Он выпалил это слишком громко, слишком поспешно – возможно, чтобы перекричать ее? И все же он не успел договорить. Прежде чем снова настала тишина, Пинки услышала, как он глотает ртом воздух.

Она была вне себя от ужаса. Нельзя было сказать, что в его голосе просто звучали эмоции: они будто торчали из него, неконтролируемые и резкие, жестокие и острые, как край только что разбитого стекла, как обнаженные провода, вырванные из стены. Где же здесь изящность? Совершенство? Или хотя бы элитарность?! Ничего не осталось. Растрескалось как старая краска. Пинки судорожно сглотнула. Ее пугала мысль о том, что существует что-то, с чем Лукас не может справиться.

– Давай! Надеюсь, что завтрашнее свидание состоится! – наконец послышалось из трубки.

За легкостью и спокойствием этих слов она почувствовала чудовищное усилие.

– Знаешь что? Я позвоню тебе вечером, и мы договоримся.

Он положил трубку прежде, чем она успела что-либо сказать. Не попрощавшись. Белый ӧссенский знак исчез с ее запястья, будто его втянул в себя вихрь.

Пинки закрыла дисплей и, ошеломленная, опустила руку с нетлогом. «Позвонит вечером?..» Нет, так не пойдет. Она не могла ждать до вечера. Ей было все равно, что он явно не хотел никакой помощи. В лихорадочной спешке, охваченная безумием, она набрала его адрес на панели управления такси.

* * *

Полчаса спустя она стояла у двери его дома. По квартире разносилась трель звонка и пропадала в тишине. «Я поступаю глупо, – подумала Пинки. – Мне нельзя здесь находиться». Но, прежде чем она успела окончательно решиться на бегство, дверь приоткрылась. Призрачно-бледное лицо Лукаса вынырнуло из темноты. Золотистый мрак за дымчатыми окнами вестибюля еще мог льстиво о нем лгать; но вот лицо выплыло на дневной свет – вот! Пинки замерла в ужасе.

Пальцы Лукаса нащупали дверной косяк. Он прислонился плечом к стене рядом с дверью.

– Ну, Пинкертинка, – хрипло сказал он. – Чего это тебе в голову взбрело сюда приехать?

Казалось, он даже не мог остановить на ней взгляд. Его голос будто пересох от усталости.

Пинки переминалась с ноги на ногу.

– Прости. Не сердись, – выдавила она. – Я знаю, ты меня не приглашал… меня тут быть не должно… и… и… но когда я услышала твой голос по телефону… Я просто не могла… не могла…

Она безнадежно путалась. Боже, она не могла произнести ни одной связной фразы! А он просто стоял и молчал. Его лицо было не просто слегка бледным – оно было совершенно серым. Он щурился на солнце, и на лбу его появилась морщинка, которую Пинкертина никогда раньше не видела. Ей хотелось броситься к нему, обнять, стать его опорой, но она не осмеливалась. Малейшего намека с его стороны было бы достаточно – но ожидания были тщетны. Он не помог ни единым словом, ни единой улыбкой.

– Прости, – вновь пробормотала она. – Я не хотела навязываться. Я просто… мне просто показалось…

Она задыхалась от неловкости.

Лукас слегка покачал головой – будто не верил своим ушам?

– Пинки-Пинки, – пробормотал он. – Ох уж это твое проклятое любопытство. Меня оно однажды убьет.

Пинки покраснела. Ощущение, что она пересекла границу и меру, вдруг достигло такой силы, что она больше не могла стоять на месте. Она начала отступление, рассеянно пятясь. Но не могла отвести глаз от Лукаса. Когда к цвету его лица она прибавила темные круги под глазами, растрепанные волосы и потную рубашку, итог был таким ужасающим, что над ее смущением тут же начало брать верх изначальное желание броситься ему на помощь, – вот почему, несмотря на весь душевный дискомфорт, она отступала все медленнее и медленнее.

– Извини, Пинкертинка, – быстро отозвался Лукас. – Ну же, ты ведь не обижаешься! Не принимай меня всерьез. Я почти не знаю, о чем говорю.

Он отпустил косяк и прислонился к двери.

– Входи, прошу тебя. На улице очень холодно.

– Я бы не хотела…

– Конечно, не хотела бы.

Он уступил ей дорогу.

– Ну же, заходи.

Едва получив вожделенное разрешение, она тут же бросилась к нему.

– Лукас, что с тобой…

Он покачал головой.

– Потом. Я не дам себя допрашивать в дверях, – заявил он.

Это было уже больше похоже на его голос. Он мягко втолкнул ее внутрь и закрыл за ней дверь.

– Расслабься. Всё в порядке. Я похож на сушеную треску, но это быстро пройдет.

Он успокаивающе провел рукой по ее руке. Но, ведя в гостиную, он на ходу незаметно опирался о стену. Пинки поняла, что он едва держится на ногах.

– Знаешь что? Я приму душ, а потом выпью кофе, это всегда помогает. Чувствуй себя как дома. Например, сделай себе чай.

Перед тем как закрыть за собой дверь ванной, он оглянулся:

– Осторожнее на кухне. На полу стекло.

Пинки осталась одна. Она на мгновение задумалась, чем заняться, но ее предсказуемые размышления привели к предсказуемому выводу. Она была слишком любопытна, чтобы уйти.

Она смела осколки, включила кофеварку, поставила чайник. Кухня была негостеприимной, совершенно пустой. Никакого холостяцкого бардака – грязной посуды, плесени и старых газет, которые бывают на кухнях одиноких мужчин; никаких милых безвкусных мелочей – вазочек, колокольчиков и фарфоровых копилок, которые бывают на кухнях одиноких женщин; однако и никакой еды, которая бывает на кухнях, где хоть иногда живут. Порыв ледяного холода тут же привел ее в комнату. Она резко захлопнула широко распахнутую дверь на балкон, так что длинные шторы перестали развеваться по комнате, и включила отопление. Здесь же, наоборот, все выглядело как после драки подушками. Пинки подняла подушки, поправила покрывало на диване и взяла несколько ӧссенских свитков, которые сквозняк сдул с письменного стола. Затем огляделась со вздохом.

Эта квартира проигрывала свою битву. Пинки знавала ее во времена былой славы, тогда она ей очень нравилась, что одновременно приводило ее в бешенство, ведь квартиру обустроила Леа, дизайнер интерьера, с которой Лукас жил некоторое время после возвращения с Ӧссе. Но краски давно выцвели, а цветочные украшения оказались в мусорном ведре. Были и другие женщины, о которых Пинки знала лишь понаслышке. С последней Лукас расстался около полугода назад, а новую не нашел. «Неужели ему в конце концов надоело? Или он не думает об этом из-за болезни?» Она вновь вздохнула и поправила стопку книг на письменном столе.