Тут его прервал пронзительный крик несчастной подсудимой. Успокоить ее удалось лишь с большим трудом. Защитник воспользовался и этим трагическим замешательством и весьма эффектно закончил свою речь.

— Милорды, — сказал он, — вы сейчас услышали крик материнского горя, и крик этот красноречивее всех моих слов. Рахиль, оплакивающая детей своих! Сама природа свидетельствует о силе материнских чувств обвиняемой. Перед этой защитой мне подобает умолкнуть.

— Каково? — сказал Сэдлтри Дамбидайксу, когда защитник окончил свою речь. — Из одной ниточки экую катушку намотал! Что он знает о деле? Ничего, кроме показаний Эффи, да вот еще, может быть, Джини покажет в ее пользу — а это, как говорит мистер Кроссмайлуф, еще неизвестно. А поди ж ты, сколько наговорил! Такой сумеет и рыбу на сушу выманить своим красноречием. Эх, надо было бы отцу послать меня в Утрехт учиться на адвоката! Но тсс! Сейчас суд вынесет предварительное постановление.

Действительно, судьи объявили, что предъявленное подсудимой обвинение подходит под закон о детоубийстве; но что доводы защиты будут признаны основательными, если будут подтверждены показаниями сестры подсудимой, и что теперь суду и присяжным надлежит выслушать свидетелей обвинения и защиты.

Ученейший судья! Вот приговор-то

Так приговор! Ну, к делу поскорей!

«Венецианский купец»[60]

Я отнюдь не намерен вдаваться во все подробности шотландского уголовного процесса и к тому же не уверен, что сумел бы изложить их с должной точностью и ясностью, так, чтобы не вызвать нареканий со стороны ученых юристов. Достаточно сказать, что присяжным была сделана перекличка, и все пошло своим порядком. Подсудимой вновь был задан вопрос: признает ли она себя виновной, и она снова ответила: «Нет, не виновна», тем же хватающим за сердце голосом.

Затем обвинитель вызвал нескольких свидетельниц, показавших, что они в свое время заметили положение Эффи, спрашивали ее об этом, но получали в ответ одни лишь сердитые и дерзкие отрицания. Но, как это весьма часто бывает, наиболее тяжкой уликой явились показания самой обвиняемой.

На случай, если повесть эта будет читаться за пределами Шотландии, мне следует, быть может, сообщить читателю, что в Шотландии арестованный допрашивается прежде всего членом магистрата. Он может и не отвечать на предлагаемые ему вопросы, если считает молчание более выгодным для себя. Но если он отвечает, все ответы его записываются, скрепляются его подписью и подписью судьи, а впоследствии предъявляются на суде. Правда, они не составляют еще показаний в собственном смысле и служат лишь дополнением к прочим официальным материалам. Несмотря на это тонкое различие, проводимое адвокатами ради соблюдения общего принципа, — а именно, что человек не может свидетельствовать против себя самого, — такие предварительные заявления обвиняемого обычно оказываются уликами против него. Как мы уже сказали, обвиняемый имеет право не отвечать на этом предварительном допросе; но всякому кажется, что отказ отвечать на законные вопросы судьи сам по себе является признаком виновности и непременно повлечет за собой тюремное заключение; почти все надеются оправдаться и спешат изложить свое дело с выгодной стороны и объяснить свои поступки так, чтобы произвести впечатление искренности. Поэтому арестованные редко отказываются дать эти предварительные показания, но почти всегда или проговариваются при этом, или заменяют истину вымыслом и впадают в противоречия, чем сильно вредят себе впоследствии в глазах присяжных.

Предварительные показания Эффи Динс носили другой характер. Записанные с ее слов, они поныне хранятся в архивах эдинбургского суда.

«Обвиняемая признала факт незаконной любовной связи, но отказалась назвать имя любовника. Будучи спрошена о причинах отказа, она заявила, что считает свое поведение не менее предосудительным, чем его; что готова взять вину на себя, но не намерена обвинять отсутствующего. На вопрос, сообщала ли она кому-нибудь о своем положении и делала ли приготовления к родам, обвиняемая отвечала отрицательно. Спрошенная затем, почему она не делала этих приготовлений, столь необходимых в ее положении, она ответила, что стыдилась признаться подругам и надеялась, что отец ребенка позаботится о ней. На вопрос: сделал ли он это, обвиняемая ответила, что он не мог сделать этого сам, но не по своей вине, ибо готов был пожертвовать жизнью ради нее и ребенка. На вопрос: что помешало ему сдержать свое обещание, она ответила, что он в то время попал в беду, но отказалась отвечать более подробно. На вопрос: где она была после того, как покинула дом Сэдлтри, и до того, как вернулась в Сент-Леонард к отцу, накануне своего ареста, обвиняемая сказала, что не помнит. На повторный вопрос ответила, что все забыла, так как перенесла тяжкую болезнь. Спрошенная в третий раз о том же, сказала, что готова показать всю правду о себе самой, хотя бы и на свою погибель, но отказывается показать что-либо против других; после этого она призналась, что находилась в то время в доме одной женщины, к которой ее направил ее возлюбленный, и там разрешилась от бремени мальчиком. На вопрос: как имя этой женщины, она отказалась ответить. На вопрос: где этот дом, сказала, что не знает, ибо была приведена туда ночью. На вопрос: находится ли дом в городе или в предместьях, ответить отказалась. На вопрос: в какую сторону она направилась, когда вышла от мистера Сэдлтри, ответить отказалась. На вопрос: знала ли она эту женщину раньше, ответила, что не знала. На вопрос: была ли женщина указана ей письменно или устно, сказала, что не вправе ответить на это. На вопрос: родился ли ребенок живым, ответила утвердительно. На вопрос: не умер ли он естественной смертью после появления на свет, ответила, что дала бы отрубить себе правую руку, чтобы узнать это, но не надеется увидеть его живым. На вопрос: почему она считает, что ребенка нет в живых, ничего не ответила и горько заплакала. На вопрос: годилась ли приютившая ее женщина для порученного ей дела, ответила, что она, быть может, и была знающей повитухой, но злой и жестокосердой женщиной. На вопрос: был ли там еще кто-либо, ответила, что, кажется, была еще одна женщина, но она не помнит этого ясно, ибо очень сильно мучилась душевно и телесно. На вопрос: когда у нее взяли ребенка, ответила, что впала в беспамятство от горячки, а когда очнулась, женщина сказала ей, будто ребенок умер; а она на это сказала, что он не мог умереть своей смертью. Тогда женщина рассердилась и осыпала ее бранью, а она испугалась и, выбрав минуту, когда женщина чем-то занялась, ушла от нее и добралась, как сумела, до отцовского дома в Сент-Леонарде.

На вопрос: почему она не рассказала обо всем отцу и сестре и не направила полицию обыскать дом повитухи, чтобы найти ребенка, живым или мертвым, ответила, что она намеревалась это сделать, но не успела. На вопрос: почему она скрывает имя и местожительство повитухи, она сперва промолчала, а затем сказала, что этим беде не помочь, а можно накликать новую. На вопрос: не умышляла ли она сама на жизнь своего ребенка, ответила: видит Бог, нет! пока была в памяти… а что дьявол мог внушить ей в горячечном бреду, за то она не отвечает. На повторный вопрос заявила, что скорее пошла бы на лютую казнь, чем подняла руку на своего ребенка. Прибавила затем, что повитуха старалась внушить ей, будто она сама повредила младенца, когда металась в бреду; но не верит этому и полагает, что эти слова имели целью запугать ее и заставить замолчать. На вопрос: что еще говорила ей повитуха, ответила, что когда она, обвиняемая, стала громко требовать вернуть ей ребенка, так что их могли услышать соседи, повитуха пригрозила заткнуть ей рот, как уже заткнула рот ребенку. И что она, обвиняемая, заключила из этой угрозы, что ребенок убит и ее самое ожидает то же, ибо женщина была, как видно, способна на любое злодейство. Горячка и бред начались у ней, когда она внезапно услышала дурные вести, а какие — она не хочет сказать, хотя это помогло бы суду узнать точно, жив ли ребенок; при этом ей было указано, что умолчания отягчают ее вину и мешают спасти ребенка из рук злодеев, а кроме того, противоречат намерению во всем открыться сестре, которое она якобы имела. На это она сказала, что ребенка уже нет в живых, а если он жив, то теперь о нем есть кому позаботиться; что собственную свою участь она вверяет Богу, которому ведома ее невиновность; что она действительно намеревалась поднять тревогу, когда ушла от повитухи, но затем передумала, вследствие одного обстоятельства, о котором узнала уже после того. Затем прибавила, что измучена и не может более отвечать на вопросы».