что может использовать его в общении с окружающими точно так же, как они использовали его при общении с ним, и наоборот; таким образом, роли, предполагающие употребление и интерпретацию таких коммуникативных конвенций, скрыто присутствуют в процессах как порождения, так и понимания высказываний (Tomasello 1999).

Однако у нас до сих пор остается вопрос, как вообще возникли коммуникативные конвенции. Привлечение в качестве объяснительного принципа прямого соглашения, как это делается в различных теориях социального договора, вряд ли является разумным, поскольку способность заключить такое соглашение уже подразумевает существование средств коммуникации, причем более мощных, чем те, по поводу которых заключается соглашение, поскольку само соглашение должно быть как-то сформулировано. Но среди тех, у кого уже есть сформированная базовая психологическая структура кооперативной коммуникации, которую мы здесь описали, способность к сотрудничеству и двустороннему подражанию ролям, конвенции возникли «естественным путем» как результат сочетания индивидуального и совместного для членов сообщества опыта. Вот один из возможных вариантов того, как все могло произойти на заре возникновения произвольных коммуникативных конвенций. Сначала возник какой-то изобразительный жест, который стали использовать все члены сообщества. Например, какая-нибудь особь женского пола, принадлежащая к роду Homo, хочет пойти накопать клубней. Для того, чтобы остальные пошли вместе с ней, она жестами показывает им, что она как будто что-то выкапывает, демонстративно повернувшись в том направлении, куда они, как правило, ходят за корешками. Ее собратья, живущие в той же пещере, легко понимают этот жест; так, они понимают, что этим выкапывающим жестом она пытается изобразить настоящее инструментальное действие выкапывания. Возможно, что некоторые из них могли перенять от нее этот жест при помощи подражания с обменом ролями. Таким образом, появляется известное всем жителям пещеры средство коммуникации, которое является конвенциональным в том смысле, что все его используют, и хотя бы отчасти произвольно выбранным в том смысле, что наверняка можно было бы использовать другие жесты для передачи того же самого сообщения.

А теперь давайте представим себе такое дополнение нашего сценария. Некоторые обитатели пещеры, незнакомые с процессом копания (например, дети), видят этот жест «Пошли копать», и для них эта связь между ритуализированным копательным жестом и самой деятельностью выкапывания корешков совсем не является очевидной (хотя они все же понимают, что этот жест предназначен для того, чтобы о чем-то сообщить окружающим); они думают, что этот жест означает призыв всем вместе выйти из пещеры. В таком случае, они могли путем подражания выучить этот жест и впоследствии начать использовать его, чтобы дать окружающим знать о том, что пора уходить (или еще в каком-нибудь значении, отличном от копания). Таким образом, изначальный смысл этого изобразительного жеста оказывается полностью утерянным. (Это немного похоже на то, как некоторые фигуры речи, например, метафоры, с течением времени теряют свой смысл и становятся «стертыми», по мере того, как их начинают использовать люди, незнакомые с изначальной ситуацией их возникновения). Можно представить себе, что на какой-то более поздней, стадии развития произошло нечто вроде общего инсайта, и люди поняли, что связь большинства коммуникативных знаков, которые они используют, с их референтами и социальными намерениями носит исключительно произвольный характер, и следовательно — вуаля! — если мы захотим, то сами сможем создать какие угодно знаки.

Другим важным следствием этого процесса стало нечто вроде стандартизации знаков. Так, когда изобразительный жест обусловлен ситуацией, одно и то же действие или событие, как правило, изображается по-разному в зависимости от контекста; например, открывание двери изображается по-другому, чем открывание банки. Это является типичным для семейного языка жестов (примеры можно увидеть у Goldin-Meadow 2003b и в следующей главе). Однако когда новые люди подхватывают этот жест, его изобразительный характер для них уже неочевиден, и изображение процесса открывания может стать крайне схематичным, абстрактным и не связанным с конкретным предметом. Это характерно для многих конвенциональных жестовых языков, и конечно же, благодаря этому становится возможным использование абстрактных и совершенно произвольных знаков в голосовой модальности.

Первые коммуникативные конвенции, скорее всего, представляли собой голофразы (однословные высказывания). Этот термин использовался в разных значениях (см. Wray 1998), но здесь мы просто имеем в виду коммуникативный акт, состоящий из одной знаковой единицы. Но на самом деле в плане коммуникации даже в этом простейшем случае происходит не только это. Прежде всего, что уже должно быть понятно из наших предыдущих доводов, значение таких односложных высказываний может быть сколь угодно сложным — в зависимости от того, на что будет направлено наше совместное внимание. С этой точки зрения, если вернуться к примеру с велосипедом вашего молодого человека, который мы приводили в главе 1, я сообщу вам одно и то же, независимо от того, укажу ли я на него, или скажу «Там!» или скажу «Это же велосипед вашего молодого человека!». Сам по себе коммуникативный сигнал, состоящий из одной единицы, не скажет нам ничего о сложности замысла, стоящего за сообщением, поскольку сложность замысла зависит не только от того, что уже непосредственно содержится в самом коммуникативном сигнале, но и от того, что косвенно содержится в наших совместных знаниях. Второе важное соображение касается того, что голофразы на самом деле состоят из двух компонентов. Как было описано в третьей главе, коммуникативный акт всегда включает в себя и направляющий внимание, референциальный, аспект и потенциальное выражение стоящего за ним мотива. И, стало быть, если я хочу, чтобы вы передали мне воды, я могу сказать «Вода!» с требовательной интонацией, а если бы мы шли по тротуару, и я хотел бы предостеречь вас, чтобы вы не наступили в лужу, я мог бы сказать «Вода!» с удивленной и предупреждающей интонацией или таким же выражением на лице. Итак, голофраза, также как и указательный жест, содержит в себе эти два компонента: отражение объекта-референта и мотив — даже если в некоторых контекстах мотив лишь подразумевается и поэтому не проявляется ни в интонации, ни в выражении лица. То, что с функциональной точки зрения даже голофразы по своей структуре являются составными, можно рассматривать как некий первый поворот в сторону грамматики.

Таким образом, переход к коммуникативным конвенциям, как это ни парадоксально, совершился абсолютно естественным образом. Никто не собирался, по крайней мере, в первое время, выдумывать никакие условные обозначения. Коммуникативные конвенции возникли сами по себе, когда живые существа, способные к подражанию с переменой ролей и к по-настоящему сложному кооперативному общению, осуществляемому при помощи жестов, переняли друг от друга путем подражания различные изобразительные жесты. После злого те, кто не был знаком с изображаемым явлением, видели коммуникативный эффект жеста и начинали использовать его только на