Наконец, давайте вернемся к коммуникативному намерению, как его понимал Грайс. Выше мы видели, что оно может быть понято только в контексте различных видов взаимных ожиданий и взаимопонимания между участниками коммуникации, в частности, когда все знают, что все ожидают друг от друга стремления к сотрудничеству и желания принести пользу, и когда все знают, что каждого волнует его репутация. Но процессом управляют не только ожидания, но и настоящие социальные нормы. Одна важная функция грайсовского коммуникативного намерения — помимо того, что коммуникант сообщает реципиенту, что ему от него что-то нужно — заключается в том, что оно фактически делает все общедоступным; у некоторых теоретиков это называется «полностью открытый». Это значит, что нормы действуют, и уклониться от их исполнения нельзя. Но если мы как-то сможем скрыть что-либо от окружающих, не выражая им свое коммуникативное намерение, то нормы перестанут действовать. Вспомните опять наш пример из третьей главы, связанный со скрытым авторством. Случай/когда я ставлю свой бокал на какое-нибудь видное место, в надежде, что хозяйка увидит его и наполнит, но (из соображений вежливости), делаю это так, чтобы она не знала, что это сделал я, и поэтому не считала, что это — мое открытое требование, не регулируется никакими нормами. Даже если хозяйка увидит мой пустой бокал, и даже если я замечу, что она его увидела (и даже если она смотрит в зеркало и замечает, что я заметил, что она его увидела), нормы не будут действовать. Но если я открыто подам ей знак, показав ей пустой бокал, в большинстве случаев это включит норму. Мы оба знаем, что она видела пустой бокал, и, скорее всего, на основе того, что бокал был ей показан, пришла к выводу, что мне нужно, чтобы бокал наполнили — и теперь ей надо что-то делать с этим или притвориться, что она не видела моего действия. Или представьте себе похожий пример. Я и моя коллега знаем, что каждый день в 5:30 ей надо встречать своего ребенка. И вот, незадолго до наступления этого момента, мы разговариваем в коридоре. Иногда она украдкой смотрит на часы. Я это вижу. Если я считаю, что это делается не демонстративно, я могу продолжить разговор и не обращать на это никакого внимания. Но если она открыто смотрит на часы и хочет, чтобы мы оба это заметили, я уже не могу не обращать на это внимания, и мне надо будет что-то в связи с этим предпринять.

Таким образом, главная функция грайсовского коммуникативного намерения заключается в том, чтобы сделать мой коммуникативный акт явным для окружающих, потому что тогда начнут действовать все нормы. Если я обращаюсь к вам, и если вы поняли, что я к вам обращаюсь, вы должны будете начать со мной общаться. Если я не обращаюсь к вам, а просто надеюсь, что вы что-то заметите и поступите определенным образом, вы не будете обязаны взаимодействовать со мной. Если вы вступили со мной в контакт, и я открыто попросил вас об услуге или сообщил вам о чем-либо, тогда вам придется выполнить мою просьбу или принять мое сообщение — или объяснить, почему вы не можете это сделать. Конечно, вы можете притвориться, что вы не понимаете мое сообщение, но, когда станет отчетливо понятно, что вы меня поняли, начнет работать норма полезности. Другая, более положительная сторона этого заключается в том, что, когда что-то становится явным, оно в равной степени оказывается связанным с моей хорошей репутацией. Так, когда я обращаюсь к вам, и вы принимаете это обращение, вы подтверждаете, что играете в ту же игру, что и я. Когда я прошу вас оказать мне услугу, и вы это делаете, укрепляется ваша репутация. И, следовательно, делая коммуникативный акт явным, грайсовское коммуникативное намерение организовывает человеческое общение таким образом, что все социальные нормы и связанные с ними санкции вступают в силу. Каждому, кто сомневается в существовании сложностей, которые могут возникнуть в результате такой открыто выраженной коммуникации, нужно только представить себе невообразимые хитросплетения, возникающие из-за требований соблюдать вежливость в кооперативной коммуникации (наир., см. Brown, Levinson 1978).

Опять же, само собой разумеется, все это характерно только для людей. Нет никаких доказательств, чтобы у других приматов было что-то, похожее на пространство публичных высказываний, где вступают в силу нормативные санкции и забота о собственной репутации. Один интересный аспект такого нормативного измерения заключается в том, что его используют, чтобы наказывать тех, кто применяет новый мощный инструмент кооперативной коммуникации для достижения антисоциальных целей. Так, навыки кооперативной коммуникации и все стоящие за ними предположения о направленности партнеров по общению на сотрудничество обеспечивают возможность солгать. Ложь, как правило, срабатывает, потому что реципиенты, если только у них нет серьезных причин думать иначе, предполагают, что коммуниканты искренни и хотят принести им пользу. Социальные группы пытаются скорректировать это «непредвиденное последствие», этот изъян в прекрасном во всех остальных отношениях инструменте, создавая строгие публичные социальные нормы, карающие ложь, поэтому если кто-то солгал (не из добрых побуждений) и попался на этом, его репутация существенно ухудшится. Так, несмотря на то, что обезьяны могут скрыть что-либо от окружающих (Melis, Call, Tomasello 2006), нет никаких доказательств того, что они способны активно вводить окружающих в заблуждение или лгать им. Это связано с тем, что их общение протекает вне контекста сотрудничества, и поэтому никто не ожидает, что оба партнера стремятся принести друг другу пользу и будут искренними.

5.2.4. Резюме

Итак, мы взяли три базовых процесса, посредством которых представители эволюционной биологии объясняют появление кооперации (за пределами семейного отбора), и соотнесли их с тремя основными мотивами кооперативной коммуникации человека. А именно, чтобы объяснить удовлетворение просьб, мы использовали понятие взаимной выгоды, чтобы объяснить предложение помощи через информирование — понятие непрямого взаимного обмена, а чтобы объяснить стремление делиться чувствами и социальными установками — понятие отбора на уровне культурных групп. Мы попытались объяснить, как мотивы, побуждающие человека помогать и делиться чувствами в ходе коммуникации, т. е. базовые мотивы разделения намерений, могли возникнуть как неотъемлемая составляющая приспособления к широкому спектру форм деятельности, предполагающих сотрудничество. Тем самым мы предположили, что базовый когнитивный навык разделения намерений — рекурсивное «считывание мыслей» — сложился, основываясь на исходном приспособлении в направлении терпимости и щедрости при разделении пищи, вследствие приспособления к сотрудничеству в узком смысле слова, что привело к возникновению совместного внимания и совместных знаний.

Сочетание готовности помочь и рекурсивного «считывания