этом основании. При этом они не собирались что-либо с помощью этого жеста изображать, и, таким образом, он стал для них произвольно выбранным. Это так называемый «процесс третьего рода», когда в результате целенаправленных действий человека возникает определенный социологический эффект, которого никло на самом деле не предполагал (Keller 1994; более подробно об этом см. в главе 6).

5.3.2. Переход в голосовую модальность

До сих пор нам было абсолютно все равно, к какой модальности — к голосовой или к жестовой — относились самые ранние коммуникативные конвенции, возникшие следом за естественными указательными и изобразительными жестами. Но на самом деле исходные коммуникативные конвенции совершенно точно не могли появиться в голосовой модальности; по крайней мере, вокализации обезьян не могли стать отправной точкой для их развития. С этим связано два основных положения.

Первое положение — это то, о чем говорилось на протяжении всей I второй главы. Вокализации всех приматов, кроме человека, очень тесно привязаны к эмоциям, и поэтому не являются произвольными. Как и большинство видов коммуникации животных, они по сути своей являются «закодированными» средствами коммуникации, в том смысле, что животные уже рождаются с умением издавать характерные для их вида вокализации и реагировать на них характерными видоспецифическими способами. Природа-мать практически не оставила им возможности для целенаправленности, сотрудничества или умозаключений, кроме способности реципиента ассоциативно усваивать то, что часто происходит одновременно с вокализацией (например, как правило, одновременно с тревожными криками определенной птицы появляются леопарды). И поэтому чтобы начать применять вокализации для целенаправленной и полностью кооперативной коммуникации, животные-коммуниканты сначала должны были бы научиться их произвольно контролировать.

Конечно, люди на определенном этапе развития действительно научились контролировать свои вокализации. Но это подводит нас ко второй проблеме. По сравнению с основанными на реальных действиях жестами, вокализации являются не таким уж хорошим средством для общения по поводу внешних объектов. Так, что касается манипулирования направлением внимания, то для любых приматов, в том числе и для человека, неестественно направлять внимание окружающих на внешние объекты при помощи вокализации. Услышав чьи-то крики, приматы, несомненно, пытаются обнаружить того, кто их издает, и определить его эмоциональное состояние, а при некоторых обстоятельствах они, возможно, оглядываются по сторонам, чтобы найти причину такого его эмоционального состояния. Что естественно для некоторых приматов, в том числе, для людей, так это направлять внимание других в рамках зрительной модальности, привлекая его к определенному месту в пространстве при помощи таких действий, как взгляд или указательный жест. Такие действия целиком и полностью основаны на склонности всех приматов прослеживать направление взгляда окружающих. В отношении способности вызвать в воображении реципиента отсутствующий референт естественные вокализации, опять же, оказываются крайне ограниченными. Мы могли бы косвенно обозначить важные для нас референты, сымитировав ассоциирующиеся с ними звуки (например, звук леопарда, или звук, воспроизводящий мою обычную эмоциональную реакцию на леопардов), но, опять же, кажется, что это было бы гораздо менее естественно и эффективно, чем передача того же самого сообщения в зрительной модальности при помощи жестикуляции, основанной на реальных действиях.

В качестве интересного упражнения можно представить себе две группы маленьких детей, которые раньше никогда ни с кем не общались. Каждая группа изолирована на отдельном необитаемом острове, примерно как в «Повелителе мух». У детей из первой группы рот заклеен клейкой лентой, а у детей из другой группы руки связаны за спиной. (Я приношу извинения всем этическим комитетам. Уверяю вас, что во всех иных отношениях за детьми хорошо ухаживают и что перед тем, как их связали, их родители дали информированное согласие). Какой тип общения мог возникнуть в каждой из этих двух групп? Ну, на самом деле мы кое-что знаем о том, что может произойти, если дети не смогут пользоваться для общения ртом, потому что глухие дети, которые рождаются у родителей, не знающих никакого языка жестов, на самом деле вырабатывают со своими родителями и другими детьми в семье очень сложные системы жестов, производных от реальных действий, куда включаются указания и пантомима; это так называемый «домашний язык жестов» (Goldin-Meadow 2003b). И если бы такие дети позднее собрались вместе, они разработали бы еще более сложные конвенциональные системы жестов, обладающие грамматическими характеристиками (как в никарагуанском жестовом языке, см. следующую главу). Мы, конечно же, не знаем, что может произойти, если дети не могут использовать для общения руки. Но трудно представить себе, что они сами изобретут специальные вокализации, чтобы осмысленно направлять внимание или воображение других детей па определенные объекты в окружающем мире — возможно, за исключением нескольких вокализаций, связанных с эмоциональными ситуациями или/и нескольких случаев подражания другим звукам. Причиной этого является то, что в голосовой модальности у людей нет естественных предрасположенностей, которые могли бы служить отправными точками для развития условных средств (подобно тому, как в зрительной модальности эту функцию выполняет склонность прослеживать в пространстве направление взгляда другого человека или интерпретировать его жесты как намеренные). И поэтому вопрос конвенционализации уже осмысленных коммуникативных действий в данном случае никогда не возникнет. Кстати говоря, мое личное предположение заключается в том, что дети со связанными руками, возможно, в конце концов будут пытаться направлять внимание других детей при помощи взгляда и поворота головы, а также изображать что-либо туловищем.

Это замысловатое, может быть, даже слегка гротескное упражнение направлено на то, чтобы просто подчеркнуть, что природа голосовых средств, а особенно функции, которые они в целом выполняют в жизни приматов, таковы, что очень сложно представить себе, чтобы эволюция осмысленной кооперативной коммуникации, характерной для людей, происходила исключительно в голосовой модальности. Еще труднее представить себе это для коммуникативных конвенций. Но совсем не сложно вообразить, как это происходит в области действий. На самом деле, нам даже не нужно ничего воображать, потому что, как было замечено выше, при некоторых обстоятельствах это на самом деле случается с глухими от рождения детьми. (Кроме того, есть несколько хороших описаний того, как взрослые люди изобретают свои языки жестов в особых ситуациях, например, на шумных фабриках или при общении между представителями различных языковых сообществ в таких видах деятельности, как торговля; Kendon 2004). Возможно, основная причина, которой обусловлены этих различия, заключается в том, что приматы в целом и люди в частности автоматически прослеживают направление взгляда и воспринимают поведенческие акты как целенаправленные и осмысленные по определению, в том числе, когда они имеют отношение к ним самим. Если сущность человеческой коммуникации заключается в ее целенаправленности, тогда действия человека являются главным источником ее смысла. Не то, чтобы это вообще не могло произойти в голосовой модальности у каких-нибудь других