намерений» стало основой для формирования взаимных ожиданий помощи и грайсовского коммуникативного намерения, направляющего мыслительные процессы в ходе коммуникации. Все это далее начинает регулироваться социальными нормами, возникающими за счет еще одной специфически человеческой наклонности, в данном случае — быть как все и быть любимым всеми в своей социальной группе, в противоположность другим социальным группам. В таком варианте развития событий исходным средством коммуникации на ранних этапах был, скорее всего, указательный жест (и, возможно, другие движения, выражающие намерение), а далее появились изобразительные жесты, но лишь после того, как возникло грайсовское коммуникативное намерение, позволившее «оградить» эти жесты от неверной интерпретации. Когда именно началась при этом конвенционализация коммуникативных средств, неизвестно.

5.3. Появление конвенциональной коммуникации

Это весьма непростое, но вместе с тем все еще схематичное объяснение касалось преимущественно социально-когнитивной и социально-мотивационной базовой структуры кооперативной коммуникации человека, а также ее эволюции. Однако может показаться, что в своем описании мы всё еще далеки от того, как общаются между собой современные люди, используя один из 6000 и более языков. А ведь на самом-то деле не так уж и далеки. Основная мысль этих лекций заключается в том, что человеческую коммуникацию наделяет присущей ей силой прежде всего психологический фундамент — базовая структура, которая проявляется уже в видоспецифичных формах жестов — таких, как указательные и изобразительные, а язык надстраивается над этим фундаментом и всецело полагается на него. Без этого фундамента коммуникативные конвенции были бы просто ничего не значащими звуками, как гавагай.

Если указательные и изобразительные жесты можно счесть «естественными» формами коммуникации, поскольку они организуют наше внимание и воображение так, что один человек всегда может понять другого даже безо всякого предварительного контакта, «конвенциональная» коммуникация опирается на произвольно выбранные знаки, требующие социального научения — освоения опыта, общего для всех членов группы (каждый из которых, по идее, осведомлен о том, что этот опыт является общим для них). Отсюда следует ключевое теоретическое положение. Коммуникативные конвенции определяются двумя характеристиками, которые могут проявляться независимо друг от друга (Lewis 1969). Во-первых, что особенно важно, мы все делаем что-то одинаково, поскольку каждый из нас делает это именно так (и каждому из нас это известно): это разделяется всеми нами (it is shared). Во-вторых, мы могли бы сделать по-другому, если бы захотели: наши действия пусть до определенной степени, но произвольны (arbitrary). Однако произвольность — понятие относительное, и рассматривать ее следует в виде континуума. Можно ли считать определенные «нецензурные» жесты произвольными, или же они представляют собой наглядное отображение реальных действий? Многие подобные жесты были когда-то изобразительными, а со временем стали более условными; и все-таки, в течение всего этого времени они были конвенциональными — иначе говоря, разделенными между всеми членами группы. Так или иначе, мы хотим здесь подчеркнуть, что сначала появились такие разделяемые людьми конвенции, и лишь потом, с ходом времени, началось что-то вроде «дрейфа в направлении произвольного выбора средств». Согласно этой точке зрения, наиболее произвольные формы конвенциональной коммуникации — а именно, языковая коммуникация в голосовой модальности — в принципе не могли эволюционировать «с нуля», но должны были складываться на основе более осмысленной по своей природе жестовой коммуникации (возможно, в результате их частичного перекрытия).

5.3.1. Сдвиг к произвольному выбору коммуникативных средств

На данном этапе, до появления коммуникативных конвенций, наша модель описывает нечто, похожее на состояние современных младенцев в возрасте от 12 до 14 месяцев, когда они еще не умеют говорить: сообщения передаются в основном при помощи указательных жестов, и лишь иногда, когда сделать указательный жест почему-либо оказывается невозможно — при помощи изобразительных. Может быть, в свое время было также возможно и сочетание этих двух видов жестов, как в том случае, когда человек изображает антилопу и указывает при этом на какое-то скрытое от глаз место, где она предположительно пасется.

Изобразительные жесты особенно важны для эволюции языка, потому что они, как правило, связаны с символической репрезентацией отсутствующих референтов. И действительно, в предыдущей главе мы представили доказательство тому, что в процессе развития ребенка именно изобразительные, а не указательные жесты замещаются знаками языка. В то же время, у изобразительных жестов, так же как и указательных, тоже есть свои коммуникативные ограничения, особенно по сравнению с речью. Допустим, я изображаю для вас, новичка в этом деле, как я что-то выкапываю, чтобы подсказать вам, что сейчас нужно делать (при этом предполагается, что вы воспринимаете это в качестве коммуникативного акта). То, как вы меня поймете, до некоторой степени будет зависеть от того, насколько вы знакомы с процессом копания в целом и вашего представления о том, что вообще нужно делать в данной ситуации. Если бы, используя принятый между нами язык, я мог просто сказать вам, что нужно делать, то ваша способность понять меня все равно зависела бы от вашего прошлого опыта и от того, как вы на данный момент представляете себе текущую ситуацию, хотя и не так сильно. Но конечно, условные коммуникативные обозначения зависят от предыдущего опыта, полученного в; ходе совместного социального научения, и справедливо будет указать на то, что, когда у нас нет такого общего опыта — например, как это бывает в случае, когда пытаются общаться друг с другом два человека, говорящие на разных языках, — изобразительные жесты приобретают гораздо большее значение, чем коммуникативные конвенции, которые в данной ситуации оказываются бесполезными.

В любом случае, человеческие сообщества в определенный момент вышли за рамки изобразительной жестикуляции, которую в каждой ситуации надо было придумывать заново, и начали использовать коммуникативные конвенции. Коммуникативные конвенции — это немного произвольная вещь, потому что одно и то же явление можно обозначить по-разному. Однако всем будет выгодно, если все будут обозначать его одинаково, и поэтому каждый обозначает его так же, как и остальные, просто потому, что остальные обозначают его именно так (Lewis 1969). Такая произвольность выбора означает, что один человек сам по себе не может просто взять и выдумать такую коммуникативную конвенцию. Он может придумать изобразительные жесты, эффективные с точки зрения коммуникации, но произвольные коммуникативные конвенции подразумевают, что их «разделяют» все, гак что каждый может быть уверен в том, что все остальные в сообществе знают, как именно в процессе общения используется эта конвенция. Опять же, очевидно, что хотя бы отчасти это является результатом способности к рекурсивному «считыванию мыслей». Выше мы показали, что форма социального научения, необходимая в данном случае — это не просто подражание, а подражание с обменом ролями, когда каждый, кто использует условное средство, понимает,