в своей костровой чаше. Когда мы поравнялись с вольером, круглые ониксовые глаза, мерцающие в свете огня, посмотрели на меня.

– Феллы еще кое-чего не знают, – заговорщически прошептал Горацио, наклоняясь ко мне. – Данные у них совсем не такие точные, как они думают.

Он подмигнул. Позади него темнота вольера мантикоры вибрировала от враждебной энергии.

– Пойдем со мной, – сказал Горацио.

Двери лифта открылись на первом этаже особняка, и мужчина провел меня в роскошный конференц-зал. В коридоре было тихо и пусто, но снаружи доносился шум какой-то деятельности. Горацио закрыл за нами дверь и щелкнул выключателем. Свет померк. На потолке зажужжал, оживая, проектор, на стене появился график.

По нему почти параллельно друг другу ползли две линии, затем нижняя подскочила вверх, резко опустилась и снова выровнялась. Верхняя поднималась и опускалась в том же месте, но совсем не так резко и сильно.

Горацио указал на верхнюю черту.

– Это Главный индекс. – Он улыбнулся и перевел взгляд на нижнюю линию. – А здесь популяция существ. Как видишь, они неплохо соотносятся, и связь их неоспорима.

Горацио провел вытянутым пальцем по точкам, где две линии вели себя схожим образом. Я кивнула. Действительно, сходство было.

– Но, – продолжил он, указывая на определенную точку Главного индекса, которая мне не показалась особенной.

– Что это?

– Секрет, – сказал Горацио, – скрытый за большим количеством шума.

– Хотите сказать, что Феллы не умеют читать графики? – спросила я.

Услышав это, Горацио громко рассмеялся. Он еще мгновение смотрел на стену, а потом погрузился в задумчивость.

– Они изучали данные девятьсот лет. Тайна эта существовала всегда: постоянный фоновый шум, повторяющаяся аномалия. В конечном счете все просто забыли о ее существовании.

– Какая аномалия? – спросила я.

– Индекс никогда не опускается так низко, как следует, – объяснил Горацио. – Теоретически, если мы и эти создания в самом деле поддерживаем существование друг друга – а я полагаю, что так оно и есть, – то вот этого сокращения их численности, – он указал на место, где линия «существа» резко уходила вниз, – должно было хватить, чтобы мы прочувствовали последствия на себе. Нас должно было стереть с лица земли, но этого не произошло. Конечно, нам сложно, и мы страдаем, но постоянно адаптируемся. Индекс, кажется, всегда исправляется сам по себе.

– И что это значит?

– А то, – терпеливо произнес Горацио, – что либо мы, люди, сильнее, чем думают Феллы, либо…

Он улыбнулся и подождал, догадаюсь ли я, к чему он ведет. У меня не было предположений, и через мгновение мужчина, разочарованно пожав плечами, продолжил:

– Возможно, что-то не так с графиком.

Он сделал паузу, и его торжествующая улыбка стала еще шире.

– Думаю, – сказал Горацио, – они никогда по-настоящему не учитывали присутствие единорога.

Мужчина склонил голову набок в извиняющемся жесте, который в любом другом случае показался бы самодовольным, но Горацио каким-то образом выразил некоторое уважение.

– Они не виноваты, – сказал он. – Это никогда и не входило в их компетенцию. Феллы сделали все, что могли, основываясь на имеющихся данных.

– Получается, единорог спасал нас?

– Сомневаюсь, что мы хоть чем-то интересуем это существо, – усмехнулся Горацио.

Я не могла не согласиться.

– Думаю, единорог оказывает стихийное воздействие на всю экосистему. Он выступает в роли гравитации. Это магнит, который всегда притягивает нас обратно, оставляя в безопасности, и уводит от экстремальных значений.

– А что в этом плохого? – спросила я. – При чем тут гравитация?

– Без нее, – ответил он, – мы могли бы взлететь.

– И отправиться в космос, – парировала я. – Как бы там ни было, почему вы так уверены, что дело в единороге? Может, людям просто везет.

Горацио улыбнулся мне мягкой, снисходительной улыбкой, показывая, насколько я не права.

– Мир хрупок, – сказал он. – Эту хрупкость можно проследить здесь, в этих линиях, если хорошенько присмотреться. Если бы система была упорядоченной и следовала собственным правилам, она бы рухнула, дала сбой. И тогда, возможно, возникла бы новая, более совершенная. Люди там были бы сильнее. Порядок является первоосновой, на которой можно построить лучший мир. Именно этого я всегда и хотел, но у меня ничего не получится. По крайней мере, пока жив единорог.

– Значит, вы собираетесь убить его.

– Единорог – наше проклятие, Маржан, – сказал Горацио. – Мы обречены повторять свои ошибки, потому что у них никогда не бывает последствий. С незапамятных времен происходят одни и те же зверства, несправедливость и жестокость, но люди по-прежнему остаются легкомысленными и никогда ничему не учатся.

– Если мы такие ужасные, зачем тратить на нас столько сил?

– Потому что я верю в человечество, – ответил Горацио, – и надеюсь, что мы можем стать лучше. Под всей жестокостью и мелочностью в самых отдаленных уголках наших сердец спрятано зерно чего-то великого, грандиозного. Я знаю, что оно есть, потому что ощущаю его здесь, среди этих существ. Но мир его никогда не видел. И в этом вина единорога.

Он выключил проектор, и график исчез. Казалось, что вместе с ним исчезла какая-то важная связь со здравым смыслом и рассудком, с самой реальностью.

– Чего вы хотите достичь? – спросила я.

– Свободы, – ответил Горацио, – от бесконечного цикла истории и проклятия. Мы готовы к этому, Маржан, и можем начать все сначала.

– А как насчет других существ?

Горацио успокаивающе улыбнулся.

– Они станут семенами следующей великой эпохи человечества, – возвестил он. – Они – наша надежда против тьмы, которая должна наступить вначале. Существа раскроют наши лучшие качества, Маржан. Именно в этом и заключается их цель: благодаря им мы становимся чем-то большим. Нам придется использовать мечты и воображение намного чаще, чем раньше. Мы сможем создать новый справедливый и добрый мир, в котором будем делиться ресурсами и заботиться друг о друге. Но сначала нам нужно освободиться.

Его лицо светилось от восхищения.

– Так нельзя, – сказала я. – Нельзя убивать единорога.

– Другого выхода нет, – возразил Горацио. – Еще одно ужасное деяние, но ради улучшения мира. Мы очистим его от порочности раз и навсегда, и, когда все закончится, люди будут жить свободно, спокойно, ничего не боясь.

– Папе было это известно? – спросила я. – Он знал, чем вы занимаетесь и что хотите сделать?

– Твой отец ничего не понимал, – ответил Горацио. – Он не разделял мое видение, Маржан, и видел лишь страдания. Ему претила мысль о том, чтобы причинить кому-то боль, он не видел, что за ней скрывается что-то еще.

Горацио умолк.

– Я знаю, что будет нелегко. Это нарушение равновесия, подобного которому мир никогда не знал. Наступят темные дни: разрушатся нации, придет война, воцарится хаос. Произойдут ужасные события, но мы выживем: здешние существа спасут нас. Это место будет нашим ковчегом, а когда потоп закончится, мы станем новым народом.

– Я думала, вы ненавидите хаос, – заметила я.

– Иногда это единственный путь, – сказал Горацио. – Если хочешь стать сильнее, нужно встретиться со своими страхами лицом к лицу. Мы – те из нас, кто останется, – будем намного сильнее, чем раньше, и создадим лучший мир. Он окажется справедливым, и в нем воцарится порядок.

– А если ваши расчеты неверны и ничего не изменится?

Горацио кивнул.

– Ты прагматична, – отметил он. – Это хорошо. Я тоже. Колёса судьбы, возможно, потребуется немного смазать. К счастью, у нас есть доступ к системам наведения нескольких сотен ракет.

Должно быть, выражение моего лица изменилось, потому что Горацио улыбнулся, успокаивающе и примирительно.

– Иногда, чтобы увидеть звезды, небо нужно обрушить.

– Вы не можете так поступить, – сказала я.

– Твой отец говорил то же самое.

Терпеливое лицо Горацио помрачнело впервые за весь разговор, и в его глазах появилось что-то зыбкое и темное. Я ощутила опасность, словно сама комната показала зубы. Было ясно, что сейчас может случиться все что угодно, и никто об этом не узнает, ведь я никому не сказала, куда отправляюсь.

– Твое место с нами, Маржан, – произнес Горацио. – В новом мире. Оставайся.

Он внимательно наблюдал за мной. Я понимала, что должна тщательно подбирать слова, иначе мне настанет конец.

– Мне нужно немного времени, – выдавила я, – чтобы подумать обо всем этом.

– Справедливо, – сказал Горацио. – Можешь думать всю ночь, если нужно. Новый мир наступит на восходе.

С этими словами он кивнул и прошел мимо меня к двери. Когда он открыл ее, я увидела широкую тень одного из охранников Авы, стоявшего снаружи. Выскользнув на улицу, Горацио что-то прошептал ему, затем повернулся и ободряюще улыбнулся мне. Я не слышала, как дверь заперли, но поняла, что оказалась в плену.

Глава 29. Песня

В комнате был телефон, но он не работал. Подозрительно, но мой мобильник тоже не смог поймать сигнал. Я попробовала открыть окна. Они оказались