Он вытянул бумажку, прикреплённую к доске с зажимами:

– В США сильное влияние на чёрную металлургию – US Steel, Sharon Steel, Bethlehem Steel через Manville Steel. Крупные пакеты акций General Motors, McDonnel Douglas, AT&T, Prudential Life. Bank of America, крупнейший частный банк мира, на пятьдесят один процент находится в руках ордена иезуитов. В Италии участие почти во всех электропредприятиях, нескольких телефонных компаниях, многих железных дорогах. Прямой либо косвенный контроль над Коммерческим банком, Римским банком, Сельскохозяйственным банком, Центральным Кредитным институтом, Римским Кредитным институтом, Banco Santo Spirito – название не случайность. Участие в компаниях Alitalia, Fiat и в целом списке страховых и строительных компаний. Общий капитал Immobiliare, самого крупного в Италии землевладеющего и строительного предприятия, вообще одного из крупнейших предприятий такого рода в мире – в руках Ватикана. И опять же сталь – большие связи в Finsider, который владеет итальянским рынком стали на восемьдесят процентов.

Он провёл свободной рукой по волосам, пока выслушивал ответ с другого конца провода, и посмотрел на свои пальцы с омерзением, такое на них осталось ощущение сальности и нечистоты.

– В абсолютных цифрах сказать трудно, – продолжал он. – У меня есть цифра владений Святого престола в акциях – в номинальном выражении – и участия в капитале только в Италии – это шесть миллиардов долларов. В номинальном, заметьте, а не в стоимостном выражении, и только лишь прямое владение Курии. И всего за несколько последних лет. Около тридцати пяти процентов доходов поступает из США. Около пятнадцати процентов из Германии. Там даже есть церковный налог. Нет, это означает, что государство взимает с граждан налог в пользу церкви. Деньги всевозможных пожертвований – это само собой и независимо от всего остального. И на строительство церквей государство тоже выделяет средства.

Бассо услышал удивление своего работодателя и даже улыбнулся.

– Si, signore, наисолиднейшая фирма. Наличный оборот, о каком никто другой и мечтать не может. Не говоря о том, что почти все якобы новые методы управления уже сотни лет как опробованы и введены в организациях католической церкви. Сотрудники высоко мотивированы, и если не материальной заинтересованностью, то строгими предписаниями, которые не могут быть не исполнены. А столь распространённый отказ от семейной жизни позволяет им, кроме того, полностью концентрироваться на работе и достигать очень высокой производительности.

Миллионер на другом конце закодированной телефонной линии молчал. Может быть, обдумывал услышанное и сейчас поблагодарит адвоката за проделанную работу, объявит дело законченным, и тогда он, Энрико Бассо, пошатываясь отправится в спальню, закроет окна, задёрнет шторы и остаток выходных будет спать, спать, спать.

Но Джон Каун сказал:

– Организуйте мне встречу с этим Казначей-кадиналом.

– О, – растерялся Бассо. – С Camerlengo, сейчас – это будет нелегко устроить…

– Сегодня вечером.

– Сегодня вечером? Signore Kaun, per favore – ведь суббота же!..

– Тем лучше: в выходные он посвободнее.

* * *

Джордж Мартинес обхватил руль, но никак не мог решиться закрыть дверцу и завести мотор.

– Боб, из этого ничего не выйдет. Ну как это можно сделать? Нельзя томографировать Храмовую гору. Для этого требуется плотное, замкнутое поле с, по возможности, гомогенной поверхностью и, по возможности, гомогенной структурой. В идеальном варианте – холм, на который ставишь ударник и равномерно распределяешь сенсоры. А как всё это можно устроить на Святой горе?

Машина была европейская – незнакомой ему марки, но очень удобная и с кондиционером, который пока, естественно, не работал. К неудовольствию Боба Ричардса, который сидел рядом и торопил Джорджа.

– Джордж, ты большой специалист, что касается Сотома, тут вопроса нет. И я даже думаю, что ты прав и действительно ничего не выйдет. Но мистер Каун не хочет это слышать, ты понимаешь? Он не хочет, чтобы мы поехали в город, посмотрели на гору, вернулись к нему и сказали: «Ничего не получится». Он хочет, чтобы мы вернулись назад и сказали: «Это будет трудно, и мы не знаем, удастся ли, но у нас есть кое-какие соображения, и мы попытаемся». И поэтому мы сделаем всё именно так.

– Но ничего не получится. Это я уже сейчас могу тебе сказать.

– Джордж, ты вообще меня слышишь? Говорю же тебе, как мы поступим. Сейчас поедем в Иерусалим. Ты меня там где-нибудь высадишь, где я смогу позвонить. Я хочу сказать своим, что мы ещё задержимся. А ты осмотришь Храмовую гору и подумаешь, что можно сделать.

– Но как можно что-нибудь сделать? Ты думаешь, мы сможем бомбить святую землю нашим свинцовым ядром? А там – всё святая земля!

– Я понимаю. Но что-нибудь надо придумать. По мне так давай поставим ударник хоть в палатке рядом с горой и померяем вторичные волны.

Джордж посмотрел на него, как на сумасшедшего. Похоже, здесь все посходили с ума.

– И что нам это даст?

– Ох, Джордж… – Боб вздохнул. – Смотри: мистер Каун платит за наш Сотом-2 с обслуживающим персоналом сто тысяч долларов в день. В этом году заказов было не густо, ты это наверняка заметил. Но если завтра вечером мы будем ещё здесь, то мы сможем отремонтировать крышу спортзала. А если нам удастся провозиться здесь целую неделю, то мы, кроме того, обеспечим стипендионную программу, закупим для университета новые кофейные автоматы, а библиотека сможет снова подписаться на журналы, которые из-за безденежья уже несколько месяцев не получает. Вот так всё просто.

Джордж подумал о гипотетическом железном ящике и о том, что, по мнению Джона Кауна, находится в нём. И о том, что он собирается из этого сделать. Деньги. Всё вертится только вокруг денег.

Внезапно он понял, что надо делать.

– Окей, – сказал он, закрыл дверцу и завёл мотор. – Всё ясно.

* * *

Питер Эйзенхардт лишь вполуха следил за беседой, которую вели между собой остальные, пока Каун снаружи разговаривал по телефону. Он был встревожен. Ему не давала покоя какая-то мысль, которая подходила вплотную к границе его сознания – настолько, что он почти слышал её язвительный смешок, – но в руки ему не давалась. То была какая-то мысль-заноза, которая промелькнула в полусне и исчезла до того, как он успел её осознать. Чувство беспокойства – вот всё, что от неё осталось.

Или он был обеспокоен просто потому, что его не оставляло ощущение собственной неуместности: сидит здесь, влетает заказчику в копеечку, а пользы не приносит. Он чувствовал себя в кругу остальных аутсайдером. Он не был академиком. Он ничего не понимал в истории или археологии. Он был всего лишь выдумщик.

Дверь открылась, и Джон Каун вернулся. Казалось, мысленно он был где-то далеко, пока отключал мобильный телефон и засовывал его в карман, но уже в следующее мгновение он снова был целиком здесь, посмотрел по кругу на выжидающих людей и спросил: