Политики на сегодня довольно. Косыгин комментирует панораму, открывающуюся из окна. Гость вежливо слушает. Ему как-то не по себе.

Меня требуют к телефону. Громыко:

– Как проходит «мероприятие»? Освободитесь – и в МИД. Вам надо будет помочь редакциям «Правды» и «Известий» в написании передовых статей, посвященных Московскому договору.

Перед тем как вернуться на свое место рядом с Косыгиным, потихоньку спрашиваю В. Брандта:

– Вам нездоровится, не нужна ли помощь врача?

Он отвечает таким же манером, что приехал в Москву немного простуженный и немецкий врач ожидает его в резиденции.

Сообщаю Косыгину о разговоре с Громыко и только что произошедшем обмене репликами с Брандтом.

– Не будем потчевать гостя «демьяновой ухой», – говорит он, поднимаясь. – Время позднее. Завтра увидимся снова и дообсудим то, что не успели сейчас.

В. Брандт благодарит за щедрое внимание, которое ему оказывается в Москве. Косыгин как собеседник понравился В. Брандту, в частности четкостью выражения мыслей и умением спокойно выслушивать контрдоводы. Канцлер подтверждает приглашение главе советского правительства посетить Бонн, и это был не только знак вежливости.

Ответного визита не получилось. В «Неоконченной симфонии» Шуберта две части. Неоконченному диалогу Косыгин – Брандт было отведено лишь вступление. Я полагаю, жаль.

Утром 13 августа у руководителей двух правительств заключительный разговор. Потом проводы, прошедшие без сучка без задоринки. Восполняя отсутствие флагов при приезде гостя, их вывесили больше, чем принято было обычно. Вдоль дороги много москвичей, по собственному порыву собравшихся поприветствовать Брандта. Прощание теплое. Почти у всех приподнятое настроение – спутник удавшегося трудного дела.

По дороге в министерство мысли занимает беседа, состоявшаяся у меня наедине с Косыгиным перед его утренней встречей с западногерманским гостем. Председатель Совмина задержал меня, чтобы поблагодарить за организацию переговоров по Московскому договору. Далее Косыгин сказал:

– У канцлера есть добрая воля и понимание необходимости конструктивных перемен. Но сумеет ли он реализовать свою программу? Не верится, что реакция внутри ФРГ будет сидеть сложа руки. Сомневаюсь также, что вовне все приветствуют улучшение советско-западногерманских отношений. Как вы оцениваете перспективы?

– Выработка договора, при всей его важности, не труднейшая часть решаемой задачи. Мы нередко утверждаем, что отношения ФРГ с нами не могут быть лучше, чем ее отношения с ГДР. Но, видимо, немцы могут в свою очередь заметить, что тонус советско-западногерманского соседства завязан на состояние взаимопонимания СССР с США, хотя бы по тому же Западному Берлину. У меня есть кое-какие соображения. Когда вы захотите выслушать меня, могу их изложить.

– Ни к чему откладывать.

– Мысль моя, может быть, не оригинальна, хотя и не проста для реализации. Первое: Советский Союз должен буквально с сегодняшнего дня в делах больших и малых, завязанных на ФРГ, вести себя так, как если бы Московский договор был не только подписан, но и вступил в силу. Кое-что сделано и делается, в частности в экономической сфере, но это лишь начало начал. Второе – и главное. С признанием ГДР и нерушимости послевоенных границ обстановка в Европе качественно меняется. Зачем нам держать полмиллионную группировку в ГДР, Польше, Чехословакии и Венгрии? Зачем дорогостоящие вооруженные силы в самих этих странах? Чтобы обслуживать американскую военную доктрину, планы НАТО в целом? США устраивает, что мы здесь увязли. Ястребам в Вашингтоне нужна «угроза с Востока», делающая их хозяевами положения. Самым неприятным для них было бы исчезновение пресловутой угрозы.

Косыгин с нескрываемым любопытством слушает.

– Каким же, на ваш взгляд, мог бы быть уровень нашего военного присутствия?

– Называть цифры мне не пристало. Сформулировать критерии могу: Советскому Союзу надо бы держать войска численностью и в составе, позволяющих надежно решать задачи безопасности, своей и союзников. Сейчас вооруженные силы Варшавского договора нацелены на наступательную оборону, требующую вдвое, если не больше ресурсов, чем просто оборона. Армии наших союзников в ядерном конфликте недееспособны. Их основной функцией должно было быть обеспечение внутренней стабильности в предконфликтной ситуации. Сэкономленные средства нашли бы применение в социальной и экономической сфере.

– Интересно. Говорили ли вы на эту тему с Брежневым, он у нас верховный?

– Леонид Ильич меня вызывает, что-то собирается поручить. Воспользуюсь встречей, чтобы изложить ему то же самое. В принципе насчет подыгрывания Пентагону в стратегии на наше экономическое изнурение я закидывал удочку еще Хрущеву. Он не ответил «нет», но не сказал и «да». Как бы то ни было, новые отношения с ФРГ – новое приглашение вырваться из трясины, в которой мы завязли, превратить Московский договор в фактор мировой значимости.

Косыгин спрашивает: а что думает об этом министр?

– Не знаю. Пока детального разговора с ним не было.

У председателя Совмина своя точка зрения на Громыко. Косыгин сам не мог похвастаться гибкостью. Когда приходилось уступать, его лицо становилось совершенно постным. Наш министр, пока не вошел в сок в начале 70-х гг., остерегался в открытую на него нападать, но, взяв ориентир целиком на генерального секретаря, систематически отжимал главу правительства от внешней политики.

По закону Паркинсона, когда вас нет на месте, вы безотлагательно кому-то нужны. Уже на аэродроме Громыко подступает ко мне:

– Где вы запропастились? Целую кучу бумаг надо готовить: информацию для друзей, письма членам партии, указания совпослам. Расслабляться не время.

– Информация для соцстран вчерне сделана. Письмо по КПСС в работе на Старой площади. Циркуляр совпослам к вечеру доложим.

– По мере готовности проекты мне на стол, и все сегодня. К ближайшему заседанию политбюро за МИДом не должно быть долгов.

Министр опять какой-то дерганый. Вполне возможно, и из-за необозримого количества забот и дел, на нем лежащих. Громыко был сам виноват, что превратил свою жизнь в сплошное бурлачество. От зари до часу-двух ночи он читал, писал, правил тексты. Когда кипа бумаг иссякала, Громыко выпивал залпом стакан крепчайшего чая и засыпал мертвецким сном, чтобы наутро все повторилось заново. Заместителям он доверял мелочи и не терпел, если даже В. В. Кузнецов, первый из замов, неосторожно произносил слово от «имени МИДа». Немедленно раздавался окрик: заместитель может говорить от имени министерства только по поручению министра в каждом конкретном случае.

Наиболее способным из своих заместителей Громыко находил B. C. Семенова. «Талантлив, но, когда впадает в философствование, не очень пригоден для земных дел. К тому же неусидчив». «В. В. Кузнецов – исполнитель. Аккуратный и надежный. Дисциплина в политике не лишнее, но одной дисциплиной политика не делается».