Спрашиваю Э. Бара, достаточно ли ясно я выражаю мысль? Он находит точки соприкосновения в наших подходах и просит меня продолжать.

– Целью урегулирования, на мой взгляд, должно было бы быть предотвращение дальнейших больших и малых осложнений в Западном Берлине и из-за него. Население города тоже имеет свои права, и их нельзя сбрасывать. Не «хиреющая деревня» (установка ГДР), но и не «самая дешевая атомная бомба в центре Восточной Германии» (лозунг западных политиков). Интересы населения не получат солидной защиты без удовлетворительного решения проблемы гражданских связей Западного Берлина с ФРГ и, видимо, человеческих контактов, рассеченных стеной в некогда едином городе.

На этой встрече или это случилось уже при третьем сидении, прошу прощения, не помню, Э. Бар делает многозначительное замечание:

– Если бы специфика отношений ФРГ – Западный Берлин была передана на немецком языке понятием «биндунген» (узы), то подтверждение того факта, что Западный Берлин не является «составной частью ФРГ», не вызвало бы в Бонне слишком больших возражений.

Из реплики собеседника заключаю, что в черновых наработках западные немцы и, похоже, три державы продвинулись дальше, чем, исходя из словопрений четырех послов, у нас считалось. Вместе с тем оброненная Э. Баром реплика настораживала: я втягивался в диалог, в котором мог опираться в основном на опыт в субъективной его интерпретации. Груды материалов, что довелось мне перешерстить, не были поручительством правильности маршрута. В любом экспромте важно вовремя поставить точку.

– Короче, первым делом следовало бы рассортировать желательное и возможное. В 1959 году «Шпигель» саркастически писал, как некоторые дипломаты (в контексте совещания министров иностранных дел в Женеве) разговорами о невозможном убивают ростки возможного. Эта метода на вооружении по сию пору. Имей выбор, я предпочел бы соглашение со строгими обязательствами по строго означенному кругу вопросов аморфным декларациям на необозримом поле. И последнее на сегодня. «Техническое соглашение», выводящее за борт проблемы, которые интересуют СССР и ГДР, не пройдет. ФРГ придется позаботиться о том, чтобы три державы не слишком задержались с модернизацией их германской политики и адаптировались на перемены, уже вызванные к жизни социал-либеральной коалицией.

Еще с четверть часа потрачено на проговор деталей. Хозяин делает пометки. Он не скрывает, что разговор вышел за рамки его ожиданий. Видимо, без особых отлагательств стоило бы встретиться снова и так же в Западном Берлине. Обговариваем, как поддерживать связь, заботясь о строжайшей доверительности.

Уже поздно, за полночь. Мне предстоит еще писать телеграфный отчет в Москву, ранним утром созвониться с A. M. Александровым для упреждающей ориентировки генерального секретаря. Только после этого займу место в самолете и на два часа останусь наедине с самим собой.

Подходящий случай еще для одного признания. Как известно, в своем отечестве пророков не бывает. В моем бывшем отечестве пророк должен был по совместительству занимать по меньшей мере кресло в политбюро. Зато мнению «из-за бугра» внимали. На дипломатической службе я столкнулся с этим, едва попав в МИД СССР.

B. C. Семенов докладывает А. А. Громыко о разговоре с Ф. Колером, американским послом в СССР. Это было в 1959 г. в Женеве. Министр весь внимание. Почти после каждой услышанной фразы он приговаривает: «Любопытно, интересно». Затем вдруг уточняет:

– Кто это сказал?

– Это я сказал, – отзывается Семенов.

Все. У Громыко враз иссякла охота слушать своего заместителя. Он не спрашивает, как реагировал Ф. Колер и что он вообще говорил.

Отсюда стремление многих советских представителей освещать собственные идеи иностранным авторитетом. Если произнесенные вами слова вложить в уста партнеру, когда он, понятно, идентифицируется с вашим ходом мысли, или подать их таким образом, что авторство будет подмаскировано, ваше сообщение как минимум прочтут. Или брать грех на душу, или полагаться на авось.

Мои отчеты о встречах с Э. Баром и позже втроем, когда в ворожбу включился К. Раш, были начисто избавлены от «яканья», от претензий на личный след в истории. Это не противоречило, убежден, редкостной атмосфере, сложившейся в нашей команде, временами напоминавшей бригаду медиков, подчинивших себя цели поставить пациента на ноги.

Детали лишь утомили бы читателей. Документы осели в архивах и рано или поздно будут оглашены. Любопытнее будет рассказ о том, что почти не отразилось в бумагах.

Как воспринял Громыко сообщение о первой встрече с Э. Баром в Западном Берлине? Без восторга. Его настораживало, что превращение ФРГ в четвертого участника переговоров на западной стороне косвенно сообщает новое качество ее претензиям на Западный Берлин.

– Не думаю, чтобы Бонн созрел для более самостоятельной линии по Западному Берлину. Много ли проку, если западные немцы повторят то, что нам уже известно со слов представителей трех держав? А проиграть можно изрядно, пристегнув ФРГ к переговорам. Непросто все, очень непросто.

Л. И. Брежневым доклад воспринят менее полемично. Контакты с Бонном по западноберлинской тематике? Информационные и консультационные уместны. Упущение, что мы не начали их раньше. Делать Бонн стороной в переговорах? Ответ на этот вопрос должен увязываться с позицией ФРГ по существу искомых решений, а не выводиться из одних формальных признаков. Но как раскрыть эту позицию и удостовериться в ее весомости? Перевесили доводы Брежнева, поддержанные Андроповым.

Санкция на продолжение обмена мнениями дана. Поручалось активно представлять интересы Советского Союза и защищать позиции ГДР. Как и в каких пределах? Брежнев свел директиву к одной сложносочиненной фразе: «Ты наши интересы знаешь, и руководство ждет от тебя хорошего соглашения». Вот когда на своем примере я убедился, что нет ничего труднее простейших теорем.

Вскоре после, думается, второй моей беседы с Э. Баром французский дипломат, что был причастен к переговорам четырех, со злорадством говорит нашему сотруднику: «А ваш друг нам порекомендовал поднажать на русских. Как он, Бар, «небеспричинно» считает, у Советского Союза есть кое-что в запасе».

Или Э. Бар усомнился, что у меня действительно не было директив, или заподозрил, что наши сидения попали в поле зрения западных разведок, или по каким-то другим мотивам решил обезопаситься. Надо объясниться, и круто. Договариваемся о новой встрече. Приурочиваю ее к сессии ПКК Варшавского договора, на которой мне назначено быть. Делюсь с Брежневым сомнениями и получаю санкцию на то, чтобы «надавить» теперь на Бара.

– Покажи ему, либо доверие, либо… Потом доложишь, как Бар среагировал.

Быть может, этим несладким разговором и был заложен краеугольный камень нашей с Эгоном Баром будущей дружбы. Я не стал ходить вокруг да около, а предложил, прежде чем заняться предметом дискуссии, устранить одно «недоразумение».

– Мы условливались о строжайшей доверительности. Есть у вас поводы думать, что наша сторона нарушает договоренность?