когда я осознала, что жизнь может быть интересной и без того, чтобы считаться «захватывающей» или «динамичной». Гораздо важнее та спокойная мягкость, которую упоминает Пэтчетт.

Главное, что позволяет справиться с «Войной и миром», – приспособить роман под свои цели. Что вы хотите от него получить? Зачем вы его читаете? Как вам обустроить процесс чтения согласно личным вкусам и привычкам? Не хочу вдалбливать вам это в голову, но, опять же, тут все как в жизни: что вы хотите получить от своего опыта? Эндрю Дэвис, сценарист сериала по «Войне и миру», заставившего меня перечитать роман, подошел к своей работе реалистично. Он купил подержанный экземпляр в мягкой обложке и разрезал его ножницами на куски. Если это поможет вам всегда иметь книгу с собой – почему бы и нет! Подозреваю, что Толстой был бы скорее за то, чтобы вы ее прочли, чем чтобы не прочли. И он не будет возражать, если вы купите лишний экземпляр и порежете его на кусочки. (Но купите потом еще один. Пусть его наследие не оскудевает.)

Еще один трюк – представить, что книга состоит из нескольких романов и одного рассказа (эпилог). В общем, делайте что хотите, если это поможет вам одолеть ее. Мне лично нравится читать по три-четыре главы за раз. Еще мне нравится выбрать какую-нибудь одну семью или одного героя, чтобы следить за перипетиями их жизни в разные моменты развития сюжета. Мне обычно помогает Пьер (его появления никогда не приходится ждать слишком долго). Или выберите одну из пяти семей: Безуховых, Болконских, Ростовых, Курагиных или Друбецких. «Война и мир» – совсем другой роман, чем «Анна Каренина» (хотя ее можно назвать «Войной и миром», из которой убрали все, что не касается жизни семей), но во многом первая книга была прототипом второй. Так что если вам легче обмануть себя мыслью «Ладно, ничего страшного. Это как „Анна Каренина“», – пусть будет так. Вы не так уж далеки от истины.

В бесконечных поисках Толстым своего собственного счастья есть что-то жизнеутверждающее. Этого человека в университете прозвали Левочка-медведь за его буйный темперамент. Но нам со стороны видно, что он жил наполненной и полноценной жизнью: долгий брак, большая семья, выдающееся литературное наследство и полчища последователей его духовного учения. Однако он был настолько честным и целостным человеком, что не мог не признавать: на протяжении большей части жизни он мучился от собственного несовершенства и неспособности примириться с несправедливостью жизни. Несмотря на эту постоянную боль, он никогда не оставлял попыток преодолеть себя. Один из определяющих моментов его жизни случился, когда Толстому было пять лет. Любимый брат Николай сообщил ему, что нашел секрет всеобщего счастья и вырезал его на зеленой палочке, которую закопал в саду. Когда палочка найдется, секрет будет раскрыт – и положит конец смерти и войнам. Толстой отнесся к этой истории крайне серьезно и думал о палочке всю оставшуюся жизнь – буквально и метафорически. Его могила в Ясной Поляне находится на том участке земли, где Николай предположительно закопал палочку. Толстой так и не узнал, что на ней было написано. Но в каком-то смысле ему это было и не нужно, потому что все, что могло быть написано на палочке, он написал в своих романах.

Наверное, у Толстого были все основания искать покоя. Кроме того, у него, возможно, были свои собственные секреты, которых мы никогда не узнаем. Считается, что прототипом Наташи из «Войны и мира» была вовсе не его жена Софья Андреевна, а ее младшая сестра Таня (которая чуть не вышла замуж за одного из братьев Льва Николаевича). Учитывая, что образ Наташи представляет собой идеализированную женственность (об Анне Карениной этого, пожалуй, не скажешь), Софью Андреевну вряд ли могло это радовать. Как и Наташа, Таня танцевала русские танцы, обладала прекрасным чистым голосом и обожала балы. Согласно некоторым воспоминаниям, однажды Таня поделилась с Толстым своим беспокойством относительно того, что злоупотребляет их гостеприимством. Он просил ее не беспокоиться, поскольку она отрабатывает свое проживание, «позируя для своего портрета». Толстой наблюдал за ней, чтобы воссоздать ее образ в своей героине. Каких-либо причин предполагать нечто большее у нас нет, но я не могу перестать думать о Софье Андреевне, переписывающей роман и понимающей, что вдохновением для главного женского персонажа стала не она, а ее сестра. Аналогичным образом Эйлмер Мод в своей биографии Толстого сообщает, что Софья Андреевна сама была автором повести – она ее уничтожила, – которая якобы легла в основу линии отношений между Наташей Ростовой и ее матерью в «Войне и мире». Представляю, как меня бесили бы эти два факта, если бы я семь раз переписывала чужой роман, зная, что (а) героиня очень похожа на мою младшую сестру и что (б) одна из самых важных линий в романе очень похожа на то, что написала я. Но это я, конечно, придумываю.

Все эти детали не имеют значения, когда речь идет о понимании «Войны и мира». Но для меня они были очень важны с точки зрения очеловечивания автора книги с такой монструозной репутацией. Речь об отделении гения от человека. Обнаружение разрыва между той идеальной жизнью, к которой призывает Толстой, и реальной жизнью, которую он прожил, было для меня большим утешением. Моя первая зависимость от «русскости» была вызвана «Анной Карениной» – именно она подсадила меня на романтические «большие идеи», вытащившие меня из тесной тюрьмы моего детства и семьи, которая, судя по всему, ничего не хотела знать о своем месте в мире. Со временем эта новая идентичность рассыпалась в прах и оказалась такой же выдумкой, как любой русский роман. Но все же, вернувшись к «Войне и миру» уже взрослой, с собственными детьми и новой семьей, которую я построила для себя сама, я поняла, что эти истории и философские концепции «закрепили» меня как личность – и в смысле «сборки и монтажа» (осознание того, что и у других людей, даже у Толстого, все крайне непросто, всегда приносит большое утешение), и в смысле «фиксации», закрепления моей идентичности. Я никогда не стану прекрасной драматичной женщиной (хотя я, кажется, подсознательно способствовала появлению пушка над своей верхней губой, который наверняка вызвал бы у Толстого дикий порыв страсти). Я никогда не привлеку внимание мрачного красивого незнакомца на занесенной снегом железнодорожной станции. Я не русская и никогда ей не буду. Но мне комфортно со своим «я», которое любит истории и находит в них утешение.

Чем больше я погружалась в свою семейную жизнь, тем