больше она отдалялась от России. Кроме того, я поняла, что, затрачивая столько энергии на поиск идентичности, я лишалась того, что меня на самом деле интересовало в жизни. После того письма от канадского родственника все разрешилось – пусть даже я в результате почувствовала свою незначительность. Желание быть другой, желание «доказать» что-то о своих корнях было с моей стороны глупостью. Я приобрела зависимость от погони за мечтой. Внезапно наступило отрезвление. Мне, конечно, больше нравилось иметь возможность ввернуть: «Не знаю, откуда происходит фамилия. Вполне возможно, что я русская…» В общем, урок «Войны и мира» оказался для меня весьма кстати: единственное в жизни, что по-настоящему важно, – это радоваться тому, что у тебя есть и что ты из себя представляешь.

Тем временем мой очень английский муж занялся поисками любой доступной информации о моих предках. Было ли это вызвано его собственным любопытством или эмпатией ко мне – не знаю. Думаю, было и то, и другое. Как ни странно, сама бы я ни за что не стала искать официальные документы и переписные листы, поисками которых он занялся. Я теперь знала достаточно. Я знала, что канадский родственник не ошибся. Его информацию подтвердили многие люди. Значит, так оно и есть. У меня не было особого желания выяснять что-то еще. Мои фантазии были опровергнуты, и я хотела поскорее обо всем этом забыть.

Саймон же за несколько лет восстановил значительное количество фактов. Согласно переписным листам, Гершон Гроскоп появился в Стоктоне-он-Тис в 1861 году. Его отца звали Ашкель. А одного из своих сыновей Гершон назвал Леви, что на иврите означает «присоединенный» или «прикрепленный». (Я до сих пор нахожусь в изумлении от того, что слово «еврейский» за все мое детство не прозвучало ни разу.) Леви был моим прадедом и умер за несколько лет до моего рождения. Мой отец видел его в детстве. Я вряд ли когда-нибудь узнаю, что заставило Гершона покинуть Лодзь, почему он выбрал именно Англию, а не любое другое место, и почему по приезде он по сути немедленно перестал быть евреем, женившись на молодой англичанке и оборвав тем самым женскую линию. Мы не знаем, от чего или к чему он бежал в 1860-х. Он уехал из города с населением 15 000 человек, которое к началу Второй мировой войны выросло до 500 000, из которых 200 000 человек были евреями. Когда советская армия освободила Лодзь от нацистов в 1945-м, в живых оставались только 877 евреев. Возможно, никого из потомков Гершона эти события не коснулись. Возможно, все они к тому времени уехали вслед за ним. Но я часто об этом думаю.

Жизнь иммигранта Гершона в Англии точно не была легкой – поначалу он был старьевщиком. Уважение к торговле стало фамильной чертой: дед очень гордился своей бакалейной лавкой. У меня есть фотография конца девятнадцатого века, на которой какие-то мои родственники торгуют на рынке нугой. Я часто задумываюсь о том, говорили ли Ашкель и Леви на идише, языке их отца и деда. Мой дед ничего такого не знал, хотя бабушка говорила, что ее свекор, Леви, иногда что-то бормотал себе под нос на каком-то непонятном языке и носил ермолку. Не знаю, запомнила ли она это как что-то необычное или вспомнила только тогда, когда очевидная правда была наконец произнесена вслух. Но точно могу сказать, что никто никогда не обсуждал ничего такого до получения письма от канадского родственника. В свете моего полного энтузиазма, но совершенно беспорядочного поиска собственной идентичности сама фамилия Гроскоп оказалась замечательным примером номинативного детерминизма. Знающий идиш приятель как-то рассказал мне, что Гроскоп («большая голова») может означать самые разные вещи: наглец, самовлюбленный, мозговитый, интеллектуал. А может означать и просто «глупец». То есть мое имя целиком можно перевести как «Бойкий Болван». Как это символично.

Через много лет после истории с канадским родственником я сумела восстановить еще один фрагмент своего пазла. Я знала, что русский язык притягивал меня из-за литературы и из-за моей странной фамилии. Но я никогда не могла понять, почему именно русский. Почему? Откуда это взялось? В частности, непонятно, что сподвигло меня прочесть «Анну Каренину». Никакой реальной причины не было. Почему я не решила, что у меня голландская фамилия, не заинтересовалась, скажем, Рембрандтом и не решила стать художницей? (Это было бы примерно настолько же осмысленно, как то, что я сделала на самом деле.) Гораздо позже, в разговоре с отцом, я выяснила, что у моих деда и бабушки, когда они жили в своей лавке – я тогда была маленьким ребенком, – была соседка, русская женщина. Эта женщина – я совсем не помню, как она выглядела, – наверняка одной из первых купила у меня деревянную куколку (я продавала их по пять пенсов, восседая поверх прилавка). У нее наверняка был акцент. Она наверняка показалась мне необычной. Она наверняка мне запомнилась. И я наверняка спросила у нее, откуда она. А она наверняка ответила, что приехала из России.

Я прожила в том месте недолго, сразу после рождения сестры. Мне было три года, и я впервые жила отдельно от родителей. Мои самые пронзительные детские воспоминания относятся именно к этому времени. Не думаю, что я встречала до этого какого-нибудь «иностранца», а русских, не считая этой женщины, я не встречала ни до, ни после того, пока не поехала поступать в университет, где впоследствии учила русский язык. Не могу сказать с уверенностью, но думаю, что-то во мне сдвинулось благодаря ей. Или воспоминание о ней как-то проявилось, когда я что-нибудь читала… Не знаю. Если воспоминание когда-то и было, оно исчезло. Но она – единственное связующее звено с Россией в моем прошлом, и оно явно оказало влияние на мое подсознание. Похоже, именно та женщина и стала той самой причиной.

Забавно, что позже я обнаружила во всех документах, относящихся к Гершону Гроскопу, одну интересную особенность в том, как он указывал свое географическое происхождение. Не думаю, что он был особенно образованным человеком и хорошо говорил по-английски. Все переписные листы содержат его ответы на вопрос о том, откуда он родом. Конечно, ответы записывал кто-то другой, так что не исключено, что ему задавали уточняющие вопросы или перефразировали его ответы исходя из собственного понимания. Но он ни разу не отвечает «Лодзь, Польша». Потому что он иначе воспринимает то место, откуда он родом: Польша стала вновь независимой только в 1918 году. Думаю, он считал себя евреем, а своим родным языком – идиш. Но вот что говорил Гершон