Благополучно выпустив все свои мины и уничтожив два самолета противника, и ещё два повредив, партизаны отошли, бросив превратившийся в обузу миномет. Однако главной целью их отряда был лечебный пансионат, куда после праведных трудов летчики отправлялись подлечить расшатанные войной нервы. Офицеры не могли жить в одних условиях с техниками и оружейниками, и для них, по приказу Рихтгофена, был переоборудован один из опустевших советских санаторных пансионатов.

Находясь в тихом месте, он пользовался славой не только у офицеров люфтваффе, но и у местного руководства, в лице штурмбанфюрера Занделя. В ночь нападения он находился в пансионате, где и принял смерть от партизанской пули, вместе с тридцатью семью летчиками.

Налет на пансионат давно готовился партизанами, но майор Зинькович никак не давал «добро» на проведение этой операции, умело собирая в один узелок все разрозненные концы. Удар по VIII корпусу был нанесен так мастерски и умело, что на несколько дней если не парализовал работу вражеской авиации, то серьезно её затруднил. Хоть на немного, но Севастополь получил долгожданную передышку в борьбе с превосходящим его врагом.

Ещё до того момента, как толкнуть дверь и переступить порог кабинета, адмирал Октябрьский, что называется, «верхним чутьем» почувствовал степень опасности, затаившейся за ней. Неосязаемую для обычных органов чувств, комфлота стал хорошо её распознавать на ментальном уровне.

Месяц общения адмирала с генералом Малининым и комиссаром Мехлисом стал самым черным периодом его флотской службы. Сколько крови, нервов и прочих жизненных соков попила из него эта парочка, что не снилось ни одной ночной нечисти.

Не имея ничего общего, один был прагматиком, другой ярым идеологом, но они очень удачно дополняли друг друга. Перефразируя легендарное американское изречение, генерал Малинин лишь придерживал Октябрьского, а секироносный Мехлис безжалостно проводил вивисекцию нечастного адмирала, во славу народа, Отечества и его светлого будущего. Конечно, подобная роль не очень радовала генерала Малинина. Не все, что делал заместитель наркома обороны, было ему по душе, но он прекрасно понимал, что заставить делать то, что ему было нужно, такую махину, как флот, можно было только при помощи и поддержке Льва Захаровича Мехлиса. Его генеральских полномочий было недостаточно.

В том, что срочный вызов в Керчь не сулит ему ничего хорошего, Филипп Сергеевич нисколько не сомневался, но, едва переступив порог кабинета и взглянув в глаза своим мучителям, комфлота понял, что настал самый горестный момент его жизни.

Малинин с Мехлисом ещё только поздоровались с ним, а адмирал уже знал, что сегодня речь пойдет не просто о посылке к берегам Крыма очередных кораблей. Речь пойдет обо всем флоте в целом.

Каждый поход боевых кораблей в Севастополь был серьезным испытанием для психики адмирала.

– Только бы не потопили, только бы они вернулись домой, – как мантру повторял он каждый раз, когда по требованию Мехлиса приходилось отдавать приказ к походу того или иного отряда кораблей.

Переживания за судьбу эсминцев и крейсеров были такими сильными, что адмирала совершенно не радовали успешное выполнение моряками-черноморцами боевого задания и представления Мехлиса к их награждению. Хитрый комиссар умело поддерживал боевой настрой экипажей кораблей, разумно представляя их то к гвардейскому званию, то к боевым наградам. При этом Мехлис не обливал моряков широким «звездным» дождем, а награждал действительно достойных за их дела.

Один раз действия черноморцев были отмечены в приказе и сводках Информбюро благодарностью Верховного Главнокомандующего, но даже это не грело сердце Октябрьского. Доминанта сохранности кораблей Черноморского флота от вражеской угрозы прочно сидела в голове у Филиппа Сергеевича, но, к своему огромному сожалению, он ничего не мог сделать. Прочно повязанный по рукам и ногам своими прежними ошибками и прегрешениями, он превратился в вечного раба лампы, хозяином которой был Мехлис. Он всегда выступал главным толкователем воли крымского триумвирата в лице себя, генералов Рокоссовского и Малинина.

Вот и на этот раз, дождавшись, когда адмирал сядет на стул и приготовится слушать, первый комиссар страны взял слово:

– За последнее время положение наших войск в Севастополе серьезно осложнилось. Используя свое превосходство в живой силе и технике, немцы остервенело рвутся к Северной бухте города. Генералы Рокоссовский и Петров делают все, что в их силах, но не исключено, что противник все же прорвет нашу оборону и расчленит соединения Приморской армии.

Мехлис говорил горькую правду с таким скорбным лицом, что у Октябрьского уже мелькнула мысль, что он намерен обсудить с ним план эвакуации войск из осажденной крепости, но он ошибся.

– Севастополю надо помочь, и главную роль в этом должны сыграть ваши моряки, товарищ Октябрьский, – изрек Мехлис, и от этих слов адмирала как током пробило.

– Что вы этим хотите сказать, товарищ армейский комиссар?! Флот дает Севастополю все, что может! Невзирая на потери в результате вражеских атак с моря и воздуха, мы продолжаем доставлять в крепость боеприпасы и пополнение. Наши корабли всегда поддерживают севастопольцев огнем своих орудий в борьбе с гитлеровцами… – искренне возмутился адмирал, но его слова оказались гласом вопиющего в пустыни.

– Всего этого мало, – решительно отрезал Мехлис, – необходима всесторонняя поддержка кораблями флота наступательной операции наших войск на Керченском полуострове. Вы понимаете, всесторонняя.

От этих слов у адмирала скрутило желудок. Он слишком хорошо представлял значение слов о всесторонней поддержке и мужественно вступил в борьбу за сохранение столь дорогого ему флота.

– Я в самой категоричной форме заявляю, что в ближайшее время флот не сможет провести операцию по высадке десанта на территорию Крыма в тылу врага. Для этого необходимо в первую очередь время, возможности, живая сила и техника, а также хорошая подготовка и организация. Всего этого на данный момент у флота нет, – сказав это, Филипп Сергеевич в какой-то мере ощутил себя народовольцем, вступающим на эшафот ради святой цели, но весь пар его котла ушел в свисток.

У Мехлиса недовольно дернулась щека, и он обменялся с Малининым быстрым взглядом, в котором сквозило неприкрытое разочарование от того, что «товарищ не понимает» сути разговора.

– Никто не говорит о проведении десантной операции. Командование намерено нанести удар по обороне противника, и в этом ему должны помочь все боевые корабли вашего флота. Все в целом, включая и линкор «Парижская коммуна», – сделал специальный акцент представитель Ставки.

– Нет! Этого никак нельзя делать! У главных орудий линкора выкрашивание нарезов, и они нуждаются в ремонте, – храбро бросился на амбразуру адмирал, но был моментально срезан холодным выпадом Малинина.

– Три орудия. Только три орудия нуждаются в замене стволов, остальные главные калибры линкора могут вести огонь по врагу, – сдержанно уточнил генерал, но Октябрьский не стал его слушать. Начав свой бросок, он не мог остановиться.