крышами старинных домов, тень от двух тополей на тротуаре не шевелилась. Солнце припекало нестерпимо, влажный воздух казался тяжелым: на улице тоже было душно. Чувствовалось, что к вечеру соберется гроза.

— В общем и целом, — неторопливо говорил председатель с золотой звездочкой, — и лобогрейки, и косы, и тягло в полной готовности: хоть завтра начинай выборочную. Да видите, Семен Гаврилыч, мокрядь какая? Хлеба не вызревают, совсем гнилое лето. И с народом еще беда: трасса держит. Мы уж начали потихоньку выуживать кузнецов, плотников, трактористов, ну… маловато. Может, отпустили б хоть половину?

Затянувшись папиросой, Протасов кивнул на Хвощина:

— Его проси. Он там распоряжается.

Председатель колхоза повернулся к начальнику облдоротдела. Кряжистый бригадир чуть отступил, и Хвощин ловко выдвинулся вперед. Он широко улыбнулся, словно ему сказали что-то в высшей степени лестное.

— Нельзя, товарищ Пупков, — заговорил он с важностью. — Небось ты ж из своей «Победы» по нашему шоссе в Моданск хлебопоставку повезешь? То-то. Не для себя ведь строю.

— Неспешно больно ползете. Чистые жуки.

— А ты как по грязюке, по лужам скачешь — зайцем? Походатайствуй за нас перед Ильей-пророком, — указал Хвощин на тучки, — пускай сдаст в архив свой гром. Две сухих недельки — и дадим рапорт: трасса готова!

Стоявшие вокруг передовики засмеялись. Хвощин еще ближе протиснулся к Протасову, заговорил о нуждах строительства. Председателя «Победы» отозвали, и начальник доротдела полностью завладел вниманием секретаря обкома.

— Может, и кончили бы шоссе, Семен Гаврилович, да строим ведь впервые, ну и кое в чем дровец наломали.

— Сам признаешься? — улыбнулся Протасов. Хвощин юмористически, с виноватым видом развел толстыми короткими руками.

— Куда денешься? За чистосердечное признание и на суде скощают. А с другой стороны взять — не один я виновен, на трассе есть кое-кто и поглавнее меня. Стояло вёдро, надо было каждый час использовать, каждую минуту в стройку вбивать: тянуть полотно, рыть кюветы, мостить — ведь какую богатейшую технику нам Москва в прошлом году отпустила! Камынин же все подъезды чинил, силы расстанавливал, опытом обменивался…

— Мост-то на твоей дистанции завалился, — сказал Протасов.

— Вы мне теперь небось до смерти не забудете этот мост. Обвал мог случиться и на моданской дистанции. Если б сейчас наших солдат в ермаковские кольчуги одеть, смеяться б стали? Потому что кольчуга пулю не сдержит. Чего ж никто не смеется, когда самосвалы, тракторы, многотонные автомашины газуют по деревянным мостишкам? Те, бедняги, трясутся как припадочные: рассчитаны-то на лапти да колымаги. Опять же сказать: я ведь хозяйственник. Почему Камынин как главинж в свое время не озаботился мостом через Омутовку? Доверился Молостову, а тот и подвел нас… человек в районе новый. Может, я виноват, что и денежки у Промбанка не сумели вырвать? Хорошо, что к нам недавно сам товарищ Мухарев приезжал… Помните небось — из Главного дорожного управления при Совете Министров Российской Федерации? Сколько я ему лично расписывал, какая в области охота: можно сказать, выманил из Москвы. У меня он и останавливался. — Хвощин сделал значительную паузу. — Ну… подпер нас, дал полмиллиончика на стройку.

— Ловко, — одобрительно сказал кто-то.

Протасов подошел к урне, бросил туда докуренную папиросу, говоря на ходу:

— Слух есть, ты и с моданскими хозяйственниками все связи пустил в ход: что трассе нужно — в большинстве к тебе, на квашинскую дистанцию, идет.

— Пустое болтают. Скрывать не стану: знают меня по области, что попрошу — сделают. Мы держим переходящее знамя — вот кое-кто и пытается замарать.

— Что ж, выходит, прав был он, — кивнул Протасов на заведующего промышленным отделом обкома. — Тебя надо было выдвигать начальником стройки? Стало быть, ошиблись?

Внутри здания раздался продолжительный звонок.

— Перерыв кончился, — проговорил кряжистый бригадир.

Передовики потянулись в здание. Протасова взял под руку редактор областной газеты. Хвощин остался сзади, его окружили.

— Значит, дорожный бог, перемены у вас будут на трассе? — громко спросил председатель «Победы». — Жидковатым оказался молодой руководитель?

Хвощин не ответил и лишь усмешливо сощурил глаза.

— Супротив тебя разве устоять? — Председатель крепко сжал его руку повыше локтя. — Дока мужик. Помню, помню, чай, вместе вот тут в совпартшколе гранит науки грызли.

— Я еще не забыл, как мы с тобой и в церковноприходскую бегали. В селе Богородском. Сумку через плечо — и айда.

— Было.

— Что, Николай Спиридонович, — подошел к Хвощину знакомый уполномоченный из Министерства заготовок. — Тебя еще куда-то выдвинули?

В другой группе говорили:

— Слышно, Камынина с работы снимают: затянул стройку. Что ж, верно.

Каменное крыльцо совпартшколы опустело.

Душные грозовые облака, казалось, давили землю, зной жег насыщенные влагой проплешины у заросших жирной лебедой и дурнопьяном заборов, чистые, будто вымытые с мылом тротуары, стены кирпичных домов, видные издалека новостройки, башенные краны. Шумно проезжали машины, от бензинного перегара едко першило в горле.

XXXII

Утро выдалось ясное, горячо лучилось солнце, в лесу гомонили птицы. Казалось, теперь окончательно установилась сухая погода.

Чашинцы заготавливали валунник за Бабынином. Они рассыпались по овражкам, косогорам, собирали камни в мешки, наваливали на мокрые, грязные носилки и ссыпали в кучи. К этим кучам, внушительно покачиваясь, подходил скрепер и как будто слизывал весь камень, вместе с грунтом перемещая его в свою ковшеобразную утробу. Из кабины выглядывало веселое, широкое и чумазое лицо Сени Юшина.

На дальнем участке Молостов заметил Варвару Михайловну, направился к ней. Огибая широкие лужи, она собирала булыжник в подол халата, надетого поверх шерстяного платья. К сапогам ее налипли жирные пласты глины, затрудняя движения. Над лугом с пронзительным криком пронесся кобчик.

— Вот где состоялось наше свидание, Варя, — весело сказал он и, нагнувшись, поднял небольшой камешек. — Все время нам мешали тучи, но, видно, не зря нынче вышло солнце.

Они находились в неглубокой ложбинке, скорее буераке, поросшем чахлыми кустиками неприхотливого ивняка. Ни одного лагерника не виднелось поблизости. Варвара Михайловна не ответила на шутку Молостова; глаза ее смотрели печально, рассеянно, полные, подкрашенные губы не тронула даже легкая улыбка.

— Что случилось? — с беспокойством спросил он. — Ваш муж вчера утром приезжал, наверное, поссорились? Вы ему сказали о нашем решении?

— Мы перебросились всего несколькими словами… совсем о другом, — проговорила Варвара Михайловна, и голос ее звучал странно мягко, приглушенно. — Видите, какая погода? Вон уже опять дождевые облака набегают, к обеду может полить. Васятка простудился, сильно кашляет. Завтра повезу его в больницу. Только не в город, как я раньше хотела, а в деревню, к бабке. У нас рядом, в совхозе, есть врач.

На лице Молостова отразились недоверие, ревность, желание понять, не таится ли за этой причиной другая, более глубокая.

— Отправляет вас? — сказал он тихо и стиснул камешек в кулаке. — Значит, мы